Шрифт:
Закладка:
Подождать. Пеппо непременно придет… Но и стоять посреди площади опасно, нет уверенности, что из-за ближайшего угла на него не смотрит пара цепких глаз.
Еще раз оглядевшись, Годелот направился к молоденькой цветочнице и купил букет маргариток: теперь, вышагивая по плитам и нетерпеливо поглядывая по сторонам, он походил на ловеласа, поджидающего запоздавшую девицу. Он уже перебрал множество предположений, от самых банальных и до самых мрачных, когда мальчик, кормивший голубей, вдруг подошел и застенчиво заглянул ему в лицо снизу вверх:
– Господин военный, пожалуйте монетку, а?
Голос ребенка звучал просительно, черные глаза лукаво блестели. Годелот никогда не числился в скрягах, а сейчас ему и вовсе было не до препирательств. Он машинально вынул из кармана пару медяков. Малыш вытянул перебинтованную руку… и шотландец замер.
* * *
(Днем ранее)
Пеппо слегка встряхнул миску с влажным песком и разровнял его поверхность тупой стороной ножа. Алонсо встал коленями на табурет, оперся о стол и, затаив дыхание, смотрел, как длинный палец тетивщика рисует на песке букву «С». Затем Пеппо придвинул к себе чернильницу.
– А теперь смотри и скажи, похоже ли на бумаге выйдет, – сказал он, и Алонсо с готовностью склонился над листом, глядя, как перо медленно и осторожно выписывает тот же знак.
– Похоже, только верхняя закорючка петелькой получилась, – глубокомысленно сообщил слуга.
– Так. А сейчас?
– Сейчас ловчей, – одобрил малыш, – а букву эту как звать? Ой, эту я знаю, это «О». А это какая?
Пеппо лукаво улыбнулся уголками губ:
– Я сейчас целое слово напишу, а ты прочтешь.
Мальчик нахмурился, брови обиженно дрогнули:
– Чего ухмыляешься? «Прочтешь»! Я не умею!
А Пеппо уже обмакнул перо в чернильницу, и скверно заточенное острие зашуршало по желтоватой бумаге.
– Все ж ловко у тебя получается… – вздохнул слуга. – Это вот «А». «Л», «О»… это какая? А, это «Н», эта вон недавно была, «С», а это опять «О»… ой…
Малыш замер, глядя на лист, а Пеппо уже не скрывал улыбки:
– А целиком?
…С памятного воскресного вечера Пеппо и Алонсо связывали самые приятельские отношения. Мальчик уже не робел перед тетивщиком, все так же восторгался его хитроумием и независимостью и обожал провести в каморке Пеппо свободный часок за разговорами.
Одна из таких бесед и натолкнула тетивщика на мысль, что Алонсо может помочь ему научиться сноровистее обращаться с пером. Тот охотно согласился служить приятелю глазами и поразил Пеппо, за четыре дня незаметно освоив алфавит. Как увязывать отдельные буквы в слова, малыш пока понимал смутно, но Пеппо, втайне неистово гордившийся его успехами, не торопил своего неожиданного ученика.
– Ох и хитрая наука!.. – восхищенно протянул Алонсо, разглядывая собственное имя на листе.
– Ничего хитрого, я и сам недавно научился. – Пеппо задумчиво отирал пальцы от чернил. – Друг вот так же на песке мне буквы рисовал.
Алонсо помолчал, а потом спросил чуть тише:
– Это тот, которому я письмо в тратторию носил? А где он сейчас, Риччо?
Тетивщик вздохнул. Он никогда не рассказывал мальчику о Годелоте, но сейчас отчего-то не хотелось молчать. В нескольких скупых фразах он поведал Алонсо о случайной встрече с кирасиром, об их непростой дружбе, преследованиях неизвестного врага и, наконец, об исчезновении Годелота.
– Я опасный сосед, дружище, – мрачно заключил он, – и Лотте лучше держаться от меня подальше. Но мне бы хоть узнать, что он жив…
Алонсо некоторое время сосредоточенно сопел, а потом придвинулся к Пеппо ближе:
– Послушай, а вдруг он тоже так думает?
– Что? – переспросил тетивщик, будто просыпаясь, а маленький слуга зачастил:
– Ну, сам погляди… то есть того, подумай. Лотте ведь тоже может считать, что тебе лучше с ним не знаться. Опасно… Может, он и к церкви приходит, а к тебе подойти боится. Поглядит издали, что ты жив-здоров, и восвояси. Риччо, надо по-другому сделать! Давай я в воскресенье с тобой к Мадонне дель’Орто пойду да с ним и потолкую!
– Даже в голову не бери! – отрезал Пеппо.
– Почему? – Алонсо говорил все увлеченнее. – Там хлопот на один чих! Мои приятели по воскресеньям у церквей всегда подаяния на сладости просят. Ну и я подойду к нему, монетку попрошу и скажу, чего передашь. Или записку могу сунуть, и того проще.
– Нет! – жестко оборвал тетивщик. – Ты понятия не имеешь, что за черти в этой истории водятся. Тебе о матери думать надо, а не о чужих делах. Я сам разберусь.
– Как ты разберешься?! – запальчиво повысил голос слуга. – Ты не можешь сам! Ты же слепой!
– А ты ребенок! – рявкнул Пеппо, приходя в бешенство. – Сам-то ты что можешь?! Играй в игрушки, а во взрослые затеи не лезь!
– Я не ребенок! – вдруг завизжал Алонсо незнакомым яростным фальцетом. – Я взрослый, понял? Я все сам умею, я ничего не боюсь, я и маму прокормлю, и братишке за отца буду! А ты… Я думал… а ты! Ненавижу тебя! – И, вдруг захлебнувшись, мальчик зашелся плачем.
Пеппо встал, с грохотом роняя табурет. Он так и не понял, с чего Алонсо так завелся, но не собирался вникать, как не собирался больше терять время на детские капризы. Он уже поднял руку, чтоб велеть маленькому скандалисту выметаться и продолжать истерику в другом месте, как вдруг ощутил гадостный укол воспоминания.
«Я не калека!», «Я сам умею!», «Я могу!», «Я не боюсь!»… Он так же орал это Алессе, сестре Лючии, Винченцо, Годелоту. Он с таким же надрывным плачем визжал это в лицо всему миру, точно так же готовый его ненавидеть. А теперь требовал, чтобы Алонсо не совался в его взрослые заботы, хотя сам вел себя, как ребятенок, которому не разрешают трогать бабушкину прялку.
Еще немного постояв на месте, Пеппо медленно обошел стол и осторожно положил ладони на вздрагивающие плечи мальчика. Тот, все еще рыдающий, машинально сжался в комок, уже готовый к оплеухе: мессер Ренато не поощрял слез. Но тетивщик сжал худые плечи чуть сильнее:
– Ну… Ну, хватит… – прошептал он, боясь напугать еще сильнее. – Не сердись. Ты прав, ты можешь… много такого, чего я не могу. Я
