пресса».

Сильверн не ответил, чтобы Эдеа могла дослушать песню, и крепко сжал пальцы в щепоть. Эдеа вздохнула.

Лишь от стойкого душой не ускользнет добыча,

Слезы, вздохи, поцелуи вовсе не нужны,

Заприте сердце на замок, не нойте и не хнычьте,

Сомкните веки перед светом, льющимся с луны.

Виден лик неверный твой

Всем меж небом и землей,

Вечно тот, всегда иной,

Символ добрый или злой.

Дни меняет, вал вздымает,

Песню совам напевает,

Отклика от солнца ждет,

Тайну вечно соблюдет.

Не оплакивайте вечер, утро призывает,

Не могу плести словес, глаза от книг красны.

Уберите ноты прочь, напев не возникает,

Затворите сердце перед духом, веющим с луны.

Слушатели молчали, затаив дыхание, а потом разразились аплодисментами. Алекта быстро встала, поклонилась и поспешно вышла из залы.

Песни продолжались, начались танцы, но люди уже начали уходить, сначала по одному и по двое, а потом внезапно Лумивеста поблагодарила всех присутствующих, и ужин закончился.

– Вы закаленный в боях воин, – сказала она Сильверну. – Что вам еще необходимо для проведения успешной кампании?

– С вашего позволения, я загляну в библиотеку, – ответил он. – Посмотрю, что еще есть на полках, не в вашем личном шкафу…

– От него есть только один ключ, но я слишком устала, – вздохнула Лумивеста. – Что ж, все остальное в вашем распоряжении. Ропер!

Слуга подошел к ней.

– Палион желает посетить Картографическую залу. Проводите его, пожалуйста.

– Будет исполнено, миледи. Когда вам угодно, палион?

– Прямо сейчас, чтобы не задерживаться до рассвета.

Ропер принес лампу и повел его в библиотеку. Сильверн попросил не зажигать остальные светильники, а потом отыскал в шкафу томик незнакомого ему автора с описанием Врат Странсты и еще одну книгу, про пивоварение, просто ради интереса.

В коридоре Второго особняка Сильверну встретилась Алекта с розовой шелковой подушечкой в руках. От подушечки резко пахло хмелем.

– Добрый вечер, палион, – сказала Алекта. – Извините, что мне раньше не представилось случая с вами познакомиться. Мне надо кое-что сделать, но если у вас есть время…

– Я найду дорогу в свои покои, Ропер, – сказал Сильверн.

Слуга с поклоном удалился.

«Алекта» означало «избранница» или «наделенная властью». Имя было редким, потому что даже чародеи боялись навлечь магические способности на своих детей. Сильверн силой мысли осторожно коснулся ее ауры, но никакой особой магии не обнаружил.

– Миледи сообщила мне о короне Корвариса, – сказала Алекта. – Объяснила, что они познакомились в столице. Но, насколько мне известно, вы с ней приехали сюда из усадьбы Странжа.

– И то, и другое – правда.

– Я слышала о короне Корвариса, но мы с ним не встречались, – продолжила Алекта, а потом многозначительно спросила: – Вы его близкий друг?

– Надеюсь, что да. Мы знакомы много лет.

– Новые мыслители Аскореля о нем не забывают. Насколько я знаю, его близким друзьям об этом известно.

– Некоторым из друзей – да, – сказал Сильверн.

Общество новых мыслителей Аскореля неофициально называли Лигой атеистов, но даже в университете предпочитали не говорить об этом вслух. Противозаконные взгляды и убеждения не следовало обсуждать; о них было проще умалчивать.

– Наверняка вам есть о чем с ним поговорить, – продолжил он.

– Вряд ли это возможно. Если только милорд Варис не приедет к нам погостить. Что, насколько я понимаю, тоже вряд ли возможно.

– Мы с миледи Лумивестой собираемся в усадьбу Странжа на празднование Зимнего Солнцестояния. Варис тоже приедет. Я не могу говорить от имени Странжа, но я хорошо его знаю. И хотя я гость в усадьбе Странжа исключительно милостью моей консейль… («Ну и шуточки у тебя», – с напускным возмущением сказала Эдеа в уголке его разума)… я уверен, что он будет рад вас принять.

– Милорд Странж говорил мне то же самое, в Аскореле, – сказала Алекта. – Но там была не моя жизнь, а теперь возвращаться к этому уже поздно. Я имею в виду выбор, хотя, наверное, и усадьбу Странжа тоже. Как бы там ни было, палион Сильверн, я рада, что миледи коронесса там побывала. И очень рада всему остальному, что с ней произошло. По-моему, теперь ей будет легче пережить все эти долгие ночи до Солнцестояния. – Она учтиво поклонилась.

– А позвольте узнать…

– Вы наш гость, палион, и я полностью в вашем распоряжении. Но прежде всего я служу миледи коронессе, – недрогнувшим голосом ответила она и лишь крепче сжала в руках подушечку.

– Простите, у вас много дел, а я вас задерживаю. Спокойной вам ночи, Алекта. Приятных снов.

– И вам спокойной ночи, палион. Благодарю вас.

Сильверн повернулся. Шаги Алекты стихли за углом, и он снова мысленно услышал Эдею.

«Ах, милый, неужели ты не знаешь, для чего нужна подушечка с хмелем?»

– Явно не для того, чтобы легче дышалось.

Она рассмеялась щекочущим смехом:

«Нет, конечно. Если спать на подушечке с хмелем, то приснится возлюбленный».

– По-твоему…

«Если бы подушка предназначалась для самой Алекты, ты бы ее не увидел. Все, ступай читать свои книги и не забудь спросить чаю. А потом ложись спать».

В покоях, освещенных огнем камина, на кровати под тяжелым пологом Лумивеста никак не могла заснуть. Подушечку с хмелем, издевательский подарок Алекты, она небрежно отбросила в сторону.

Ей было совсем не трудно и даже не противно представлять Гравена, с довольной улыбкой спящего в этой постели. В конце концов он палион, отважный и дерзкий, а это не то же самое, что быть заносчивым и снисходительным, что бы там ни думала о нем Алекта.

Пламя в камине вспыхнуло, и вместо воображаемого Гравена она увидела Вариса, который, приподнявшись на локте, смотрел на нее… снисходительным взглядом. В конце концов, он ведь корон.

Утром, в поезде из Листуреля, когда просто было считать, что все проходит и уже прошло, первым словом Вариса, обращенным к ней, было «Привет». И он взглянул в ее заспанные глаза. А потом поцеловал ее в лоб, будто боялся показаться слишком пылким.

Смешно.

По утрам Гравен обычно поглощал сытный завтрак и отправлялся на верховую прогулку по Разбойничьему лесу или на побережье. Если Лумивеста не хотела ехать с ним, то он уезжал один.

И осуждать его за это не следует. Верховые прогулки очень приятны.

А если бы у корона были две любовницы, одна дома, а вторая – где-нибудь еще? Так поступали не