Я беспомощно закрыла лицо руками, и потому, когда Оуэн попытался усадить меня на скамью, вздрогнула, но не стала сопротивляться. Как не противилась и тому, чтобы Оуэн сел рядом со мной, когда отец Бенедикт наконец поднялся с колен и ушел к себе в ризницу.

– Не плачьте, – сказал Тюдор. – То, что я сказал вам, недопустимо для человека чести. Но я признаю, что провоцировал вас. – Он криво ухмыльнулся. – Ваших слез уже достаточно, чтобы признать: мои действия по отношению к вам заслуживают сурового порицания и… Вне всяких сомнений, вам следует уволить меня со службы. Я не должен делать ничего такого, что может вас огорчить, миледи.

– Я не уволю вас, неужели вы этого не понимаете?

То, что Тюдор снова перешел на официальный тон, выбило почву у меня из-под ног, нарушая мои намерения оставаться надменной и отстраненной; слова мои потекли так же легко, как и слезы.

– Это я за все в ответе. Я вела себя чересчур импульсивно. Мне стыдно, что я пришла к вам в комнату, по собственной воле поцеловала вас и позволила целовать себя, а затем в последний момент моя отвага мне изменила. Я не вижу возможности для счастья ни для одного из нас. Неужели вы этого не понимаете? Мне не позволено иметь то, что может сделать меня счастливой. Моя жизнь проходит под диктовку Глостера и Королевского совета. Да, я хотела вас. И я бы упала в ваши объятия, если бы не угрызения совести, которые я испытывала, ведь я начинала то, что не может быть завершено. Потому что гнев Глостера, обращенный на меня, коснется и вас тоже.

Оуэн ничего не сказал, лишь наклонился вперед, опершись локтями на колени, и принялся изучать плитки пола между своих сапог. Я не могла бы сказать, понял ли он меня или же презирает как слабую женщину, которая так и не смогла определиться, чего же она хочет. И второй вариант меня очень пугал.

– Лучше бы мне никогда не видеть, как вы плаваете в реке, – вздохнула я.

Оуэн повернулся и удивленно взглянул на меня:

– Почему?

– Потому что в тот миг я узнала вас с той стороны, с какой не знала ни одного другого мужчину.

– Не подозревал, что вас так восхитило мое искусство пловца, – сказал он.

– Не в этом дело. Я испытала вожделение к вашему телу, – призналась я.

В его мягкой усмешке, когда он возвращал мне молитвенник, промелькнула ирония.

– Тогда почему же вы мне отказали?

– Потому что я должна жить так, как мне велят, осмотрительно и осторожно, чтобы не подвергнуть опасности честь своего сына и короны.

Черные брови Тюдора сдвинулись к переносице.

– Но вы ведь не ребенок, чтобы смиренно повиноваться чьим-то приказам.

– Увы, все не так просто.

– Почему же?

– Потому что я одна. Рядом со мной нет никого, кто мог бы подбодрить меня, придать мне сил своим присутствием. Невозможно в одиночку бунтовать против тех, кто имеет надо мной власть. Вы были правы. У святой Уинифред было гораздо больше смелости и силы духа, чем у меня.

– Бог с ней, с этой святой Уинифред. Я смогу придать вам силы.

– Но если мы начнем все это… я хотела сказать, если…

– Если вы позволите мне стать вашим любовником.

– Ну да. Именно это я и имела в виду. – Я не сводила глаз со своих пальцев, по-прежнему сжимавших многострадальный молитвенник. – Когда об этом станет известно, на нас тут же обрушится гнев Глостера. А это будет грозить вам увольнением со службы и даже суровым наказанием.

– Бог с ним, и с Глостером тоже. Разве вы не полноправная хозяйка своей свиты и окружения? Я бы мог подарить вам счастье.

– Зато я могла бы навлечь беду на вашу голову.

– Так мы отказываемся друг от друга только потому, что кто-то хочет для нас иного?

Когда Оуэн говорил об этом, все казалось мне удивительно легким и простым. Однако на самом деле все было далеко не просто.

– Да, – в конце концов сказала я. – Мы с вами должны отказаться друг от друга.

Он коснулся моей руки:

– А я говорю – «нет». Куда подевалась ваша отвага?

– Нет у меня никакой отваги. – Меня вдруг теплой волной накрыла жалость к себе. – Потому что я не верю в то, что достойна любви.

– Посмотрите на меня, Екатерина.

Успев между делом пожалеть о том, что слезы портят мою внешность, я все-таки послушалась и взглянула на Оуэна, а взглянув, обнаружила, что признаки гнева и осуждения исчезли с его лица. Я была застигнута врасплох и так удивлена его пониманием, его сочувствием и нежным участием, что уже не могла отвести от него глаз.

– Назовите меня по имени, – тихо попросил он.

– Оуэн, – с блеклой улыбкой на губах произнесла я.

– Хорошо. Вы поставили передо мной сложную задачу. Доказать вам надежность своей любви. Послушайте меня. Вот как все это вижу я, – серьезным тоном сказал Тюдор. – Я вижу перед собой невероятно отважную женщину. Вы приехали в чужую страну еще девочкой, чтобы начать здесь новую жизнь; при этом вы были совсем одна, поскольку ваш супруг постоянно оставлял вас ради того, чтобы вести войну. Вы пережили горе вдовства, вырастили сына. Вы думаете, я не видел, как вы держались? Никогда еще не было столь же великодушной вдовствующей королевы, как Екатерина Французская. Вам удалось избежать западни Эдмунда Бофорта, покарай его Господь! И весьма своевременно – это не тот мужчина, который вам нужен. Я утверждаю, что вы сильная женщина. А еще настаиваю, что вам не следует вести жизнь затворницы только потому, что брат вашего мужа считает, будто так будет лучше для английской короны. Разве вы не заслуживаете того, чтобы жить собственной жизнью, на своих условиях?

Наступила короткая пауза.

– Посмотрите на меня, Екатерина. И ответьте мне.

– Я…

– Миледи?

Перед нами стоял незаметно подошедший отец Бенедикт; он в замешательстве переводил глаза с меня на Оуэна и обратно.

– Что-то случилось? – Его взгляд остановился на моих залитых слезами щеках.

– Нет, отче.

– Вас что-то гложет, вы чем-то озабочены, дочь моя? – нахмурился он.

– Нет, отче, ничего такого, если не считать досадного вопроса о расходах на празднование Дня святой Уинифрид. Господин Оуэн как раз напомнил мне об этом.

– Деньги! У всех огорчений одна и та же причина. Но я уверен, что господин Оуэн решит эту проблему. Потому что он решает все наши проблемы. – Успокоенный, священник с улыбкой перекрестил нас и, благословив, удалился.

– Вам не