моя просьба, — о визе мне. Иначе я не смогу уйти весь в работу над 2 частью романа «Пути Небесные». Можешь — посодействуй. Этим и кончу тебя тревожить, не заикнусь. Думаю, что Иван Александрович пальцем не шевельнет. Скрепя сердце пишу тебе. В Швейцарии я бременем не был бы никому. Но сложность еще в другом: если бы и получилась виза и позволение выехать, то смогу ли повезти с собой черновики, собранный материал для романа? Очевидно, надо будет все представить в цензуру. Очень это громоздко. И, вообще, план мой кажется мне утопическим.

Еще раз скажу, что твои письма интересны, и твоя чуткость в понимании моего творчества — очень ярка.

Мне остается переписать для копий только две главы, работы на 3–4 дня. И тогда — как только удастся вернуться к себе — отопление и по сей день не починили, у меня в квартире почти на ноле, — хотел бы приняться за «Пути». Очень тревожит сохранность твоих писем… — куда мне их поместить? так все непрочно в наши стремительные дни! — Измучился жить без мытья, без частой смены белья… — на самочувствие действует давяще! А на-юру, в холоду… — какая ванна! А то, когда было тепло у меня, бронхит мешал мыться, докторша моя запрещала. Теперь, слава Богу — нет бронхита, — вымыться бы — и — чистым — пи-сать, пи-сать… А я вот 10 дней калош не снимаю, кутаюсь, как самоед… Здесь — температура — градусов 12–13, ну — у печурки греюсь, оторвавшись от работы… курю, думаю… Все невеселые мои думки… Да-а… что же мне делать с твоими 530 франками?! Изволь написать.

Передай маме мою радость и надежду, что все будет благополучно, что серьезного нет в ее недомоганиях. Ты так и не говоришь, что же ты-то? Опять лежала, и — опять скакала! Понимаю, — на-до, с мамой… — но, милая, может случиться наоборот — ты будешь — не дай Бог! — валяться, а маме скакать придется. Сегодня надеюсь отправить тебе конец «Живой воды» и «Москву» с началом следующей главы — «Серебряный сундучок».

Твой Ваня[123]

Напиши, что я посылал тебе в окончательной редакции. Знаю — «Куликово поле», — еще?

Переписка этих 9 глав меня расстроила. Это — очень мучительно — уйти в тяжелое своей жизни. А мое воображение — пронзает. Не думай, что я «вспоминаю — вижу»: я многое и _в_о — о — бражаю. Разве можно все запомнить?! Я — как бы _в_н_о_в_ь_ творю.

Храни тебя Господь! Ваня

80

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

10. III.44

Дорогая моя, Ольгушонок ты мой далекий! Сегодня от тебя письмо, от 29, что ли, февраля, без даты (?!) твоей. А еще 7-го получил датированное 2-м марта!369 Так что пока не знаю, получила ли все главы «Лета Господня». Последние две главы — «Соборование» и «Кончина» послал 1-го марта, вернувшись к себе. Но после двух неуютных ночей, [1 сл. нрзб.][124], «в нервах», ночь на 2-ое, спускался в «абри»[125], но на 3-ье, в сильную пальбу, не ушел, зато испытал сильный-таки «массаж», очень у нас палили по «убийцам» — детоубийцам! Снова уехал на Юлину квартиру, на 3 дня. Там уютней. 6-го опять вернулся, и опять — «массаж»! Приходится теперь с собой таскать [рукописи]-уники. А посему решил отдать в печать и «Почему так случилось», м. б. в субботу появится, в 2 приема, т. к. новая редакций этого рассказа аж в полтора раза расширена! Напечатаю, надеюсь, и все новые главы «Лета Господня» — таким образом вернее сбережется, что-нибудь да уцелеет от всех «возможностей». Представь: мы как сговорились! 3-го марта я запаковал все твои письма [1 cл. нрзб.] в 4 пачки, — 270 писем! На каждой надписал: «Может быть опубликовано _т_о_л_ь_к_о_ с разрешения автора писем и _т_о_л_ь_к_о_ _в_м_е_с_т_е_ с моими к О. А. Бредиус-Субботиной». И отвез к проф. Карташеву, в восточном квартале Парижа, 3, рю Манэн, Manin, Пари, 19-е. Там надежней. Вынул лишь твои [пробы] обложек на «Куликово поле» и приложил их к этому рассказу. Туда же [1 сл. нрзб.] и материал для _п_я_т_и_ неизданных книг! Но 8-го забрал у профессора — «Лето», II ч. — для печатания в газете. Вот теперь — как из дома — беру с собой, ну, нанесла курочка яичек и носится с ними…

Благодарю маму — пишу [1 сл. нрзб.] за очень ласковое ее письмо! Да, если бы..! Знаю, приехал бы к вам — как [1 сл. нрзб.], если бы не эта бойня! И наговорились бы, и напелись бы мы с тобой, и [упились] бы беседой и глазами! О, как хочу тебя видеть, детка моя, ласкунчик… Ми-лая… наша переписка — изумительное явление — общественно-литературно-психологическое! Позавидуешь —!! — будущему читателю… Как тебе не грех так говорить о своих письмах! — _н_и_ч_т_о_ж_н_о. Ты или притворяешься, или… неужели не разумеешь, _ч_т_о_ _э_т_о — твои письма! Ну, тогда ты… дурища, больше ничего не могу сказать. Бьюсь об заклад: твоими куда больше будут захлебываться, чем моими. И как бы хотел я, чтобы доход с издания переписки — а он был бы о-гром-ный! — пошел на сиротский приют! Хватило бы… — ведь не одну сотню тысяч золотых рублей даст эта «переписка»! Она — томиков на 15! [Плохонько] — по 10 тыс. с томика! Это — как «Робинзон Крузо», или почти, тираж был бы… И какое же всяческое «насыщение» для будущих читателей! И сколько там [1 сл. нрзб.] понимания «искусства»! и — души. И быта. И «дня сего». И — «занимательного чтения». Вот что мы с тобой сотворили. Народили кучу детей душевных. А все ты, ты… «цепкая», до жизни жадная… Кто ты? Давно знаю — самая-то русско-русская душа! самая-то _р_о_д_н_а_я_ сущность, а? И все это — как бы предуказано нам было, предопределено. Этот день… 9 июня — 27 мая 1939 г.! Когда ты писала, в день рождения твоего, обиженная жизнью. И — моя книга, тут, упала в твое сердце, и ты написала мне, одинокому, недавно взывавшему в тоске неизмеримой! И вот, мы _н_а_ч_а_л_и_ любиться… за тысячу верст, не видя друг дружки. И — полюбили, крепко, не распаять. Для кого бы я стал переписывать свое я, ленивец?! кому бы _т_а_к_ раскрылся?! А вот тебе — весь я, весь отдался, и как безоглядно, _з_н_а_я, кто ты. Родной стихии открыл душу… как открывал ее, творя свое. Как же ты смеешь говорить так небрежно о своих письмах ко мне!? Я успокоился, когда отвез их. Сердце