во-имя приведения к Цели, — т. е. _в_ы_с_ш_е_м_у, на что может быть способна страна. Она должна пережечь всю «нечистоту», в тугах изжить… и — донести врученный ей Крест — хотя бы до земного _н_е_б_а! Согласна, детка? У, какая ты му-дрица! О, дорогая… руку, руку!.. Если бы с тобой суждено было что-то еще делать, немного, немножко… _ж_и_з_н_и! О, не «для себя»!., «для себя» — это — «в_м_е_с_т_е»… только. Ну, ты понимаешь, ты со взгляда одного понимаешь — _в_с_е. Мой «рассказ» поймут, _п_о_ч_т_и, лишь — 5 на сто. Потому и не хочу печатать. Да еще в газе-тке! да еще половинками! — велик! Жаль. Но мать станет ли показывать ребенка, если могут увидеть одну «пятку»?! — или — через кривое зеркало! Жаль, что нет у тебя окончательной, _п_о_л_н_о_й_ редакции. Я еще помучил себя и всякими «вводами» раздвинул на 35 процентов! «Дураки» будут только хихикать на «черта» и на раскромсанного «профессора». А «дураки» оттуда — будут тупо тупиться… — ни-чего не поймут. А теперь, хоть последнюю главку «Лета Господня» пошлю тебе. У меня нет времени — все переписать. Мне нужно уйти к «Путям Небесным», торопиться их одолеть. Тогда я успокоюсь. Да, опять ты… ежишься и «сама себя обижаешь», по поводу моего распоряжения «правами литературными». Как раз наоборот. За тобой-то и признано «руководство», ты — _в_с_е_ решаешь. Но я, — и во избежание «кривотолков», и по другим соображениям, ввел еще лицо, связанное с Ивом и памятью покойной Оли: Юлю. Ты многого не ведаешь. За эти последние годы — войны! — я ей мно-гим обязан… — правда, Оля[120] слишком всю себя отдавала… — это ее душевное право. Но я и указал, что ты, как никто, знаешь «душу» моего творчества и я заповедую руководиться повелительно _т_в_о_и_м_ суждением. Так сказала мне совесть, когда распоряжался. И мне грустно, что и в _э_т_о_м_ ты почувствовала какую-то мою недооценку, недоверие! Нет, как это неверно..! Ив не в силах тут, знаю… и Юля… — куда ей… но она, ради благоговения к светлой памяти «теть-Оли» — уделит от своего досуга. Она куда старше тебя, ей 51–2 г. Видишь, _к_а_к_ я тебя _з_н_а_ю_… как я тебе верю, как высоко чту тебя. И как дела у меня — тут-то хоть — не разойдутся со словами… Я просил тебя не раз — и ты хорошо отвечала мне. И потому, думаю, тут с моей стороны нет дерзкой нагрузки… на тебя. Да?

А теперь — вот, последняя глава «Лета Господня», на этой неделе — 2–3 дня — дал Бог — написанная, _с_в_е_ж_а_я… — Да-ааа, пояснение: тут ты встретишь новое лицо — Анну Ивановну. Она дана в предыдущих главах, начиная с главы «Горькие дни»: еще — «благословение», «Соборование», «Кончина»… Ее, лучшего и полнейшего, что в русской _п_р_о_с_т_о_й_ женщине есть, — и не хватало «Лету Господню». Она как-то _с_а_м_а_ вросла в него. Случайно, вспоминал я… и вростил ее! Она сама пришла и сказала: «хочу потрудиться… дозвольте, голубчик Вы наш, Сергей Иваныч, походить за Вами, больным…» Она влекла к себе… _ч_е_м-то… своею _в_с_я_к_о_ю_ «Хорошестью». Такими держалась земля! Вот ее «пачпорт», как дан сжато в «Горьких днях», чтобы ты _в_и_д_е_л_а_ ее и «снаружи»[121].

В следующем письме. Ваня

79

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

21. II. 1944

Дорогая Олюша, я все еще у Юли. И здесь не слишком тепло, но все же терпимо. С едой — вполне сыт. Переписываю для копий — и прорабатываю 9 глав «Лета Господня» и посылаю тебе кусочками, — сохрани. Ответь мне, имеется ли у тебя «Крестный ход», или — подзаголовок — «Донская»? У тебя, знаю, есть из 2-й части «Лета Господня» — «Вербное воскресенье», «Михайлов день», «Именины» — в двух частях: 1 — «Преддверие» и — 2 — «Торжество». Что же еще должен тебе послать? — кроме оставшегося из 9 новых глав? Состав 2-ой части книги «Лето Господне» — определился так: 1 — «Ледоколье», — март, колка льда на реке. 2 — «Петровками», 3 — «Крестный ход», 4 — «Покров», 5–6 — «Именины», 7 — «Михайлов день», 8 — «Филиповки», 9 — «Рождество», 10 — «Ледяной дом», 11 — «Крестопоклонная», 12 — «Говенье», 13 — «Вербное воскресенье», 14 — «На Святой». 15 — «Егорьев день», 16 — «Радуница» (есть у тебя?), 17 — «Святая радость», 18 — «Живая вода», 19 — «Москва», 20 — «Серебряный сундучок», 21 — «Горькие дни», 22 — «Благословение детей», 23 — «Соборование», 24 — «Кончина», 25 — «Похороны».

Дивлюсь, сколько же преодолено! Сколько труда положено! Ответь, что из этого имеешь. В книгу должно войти в законченной редакции, именно в том виде, в каком посылал и посылаю тебе. Имей это в виду, на случай издания.

Как ты мне редко пишешь! Чем больше тебе шлю — реже отвечаешь. «Мышь сыта — так и мука горька»? Ты уже зарылась в _м_о_е_м, оскомину набьешь? И гложет мысль — да посылать ли? И не подходи к моим трудам только «сердцем». Я, кажется, _н_е_ однотонен! мне, думается, и воображение доступно, и «перевоплощение». «Пушкин» — новая грань… — как и другое, немалое. Ну, ладно.

Я уже объяснял, что «детское словечко» — это — «жёлтики», первые — желтые цветочки, — одуванчики, куриная слепота, свербика? А вот, о «просьбе»… Это, м. б. шалая мысль и — пожалуй, безнадежная. Я чувствую, что не найду здесь достаточно сносных условий для работы над «Путями Небесными». И… — если бы, месяца на три — 4 — уехать хотя бы в Швейцарию?! Там у меня есть некоторые, конечно, очень небольшие, — средства, мой гонорар, за «Няню» на немецком языке, изданную во Фрауэнфельде368. С… 1938 года! Выписывать их сюда пар «Оффис де шанж»[122] мне не рука. Дело в визе и — разрешении французских и оккупационных властей. Но лишь получив визу, могу хлопотать о разрешении. У меня в Швейцарии достаточно читателей. Как и в Германии — 10–11 книг переведено! В 38 году мне дали визу, не потребовав залога в 30 тыс. французских франков. Благодаря ходатайству мужа моей переводчицы г. Кандрейя. Это почтенный человек, швейцарец, судебный следователь. У него есть влияние в Берне. Если бы наш друг профессор снесся с ним — адрес ему известен — на предмет визы для меня? С Иваном Александровичем у меня сношений нет. Я из твоего письма понял, что он тебе пишет, как и ты ему. А м. б. я ошибся, и дело идет о другом? Вот в этом и