Ни Мартина, ни отец не верили, что это будет продолжаться вечно. Стен-Инге прекрасно понимал: настанет день, и кто-нибудь попытается отобрать у Мартины власть. Но он хорошо обучил ее, и она прекрасно знала, как все работает.

Отец официально отошел от дел.

Мартина съехалась с Фредриком. Родила детей. Купила дом на деньги синдиката.

Все это время она вела дела отца и всегда обращалась к нему, когда не могла решить какой-нибудь вопрос. Через несколько лет она уже была вполне самостоятельна. Ее аналитический ум и привычка никогда не принимать поспешных решений помогали ей держать голову в холоде и избегать рисков.

Вместе с отцом она наблюдала, как менялась теневая экономика. Исчезло всякое понятие о чести. Главари группировок враждовали друг с другом, насильственные преступления совершались в отношении кого угодно. Наркотики стали продавать совсем детишкам. Некоторые банды вели открытую войну против полиции и общества в целом. Казалось, ничто не может остановить этот процесс.

Все труднее становилось контролировать организацию. Она обнаружила, что Свартлинг начал прикарманивать ее деньги.

Это был мир ее отца, но вряд ли он когда-нибудь станет ее миром.

Постепенно Мартина начала сомневаться в своем выборе. По мере того как дети ее росли, а отец старел, ей не хватало человека, с которым можно было бы поделиться своими заботами. Стен-Инге не представлял себе, чтобы она отказалась от своей роли. Она дала ему обещание позаботиться о его наследии и намеревалась это обещание сдержать.

В какой-то момент она осознала, что Фредрик обладает всеми качествами, которых так не хватало ей. Он умел видеть решения там, где ей мерещились непроходимые преграды.

Невозможно было просто сесть и поговорить с ним. Она должна постепенно ввести его в курс дела. Несколько месяцев Мартина размышляла, как это лучше сделать.

Решение подсказал ей сам Фредрик. «Сыграй на его самолюбии», – посоветовал он. Так что она поручила ему заняться написанием биографии. Он-то думал, что речь идет только о самолюбии Свартлинга, но она сыграла и на самолюбии собственного мужа. И тот легко попался в ловушку.

Единственное, что ей оставалось, – доказать ему, что они по-прежнему нужны друг другу.

Глава 99

Стоя в ванной комнате, Мари Роос разглядывала себя в зеркале. Пока она не наклоняла его вниз, то видела только свое лицо. Она улыбнулась самой себе. Довольно надежная практика, чтобы позже воспроизвести эту улыбку на публике. Никто не догадается, что у нее в мыслях.

Волосы струились идеально, после того как она сто раз расчесала их специальной щеткой – как делала на протяжении всей своей жизни. Эту щетку отец купил ей в деловой поездке, кажется, в Японию, когда Мари едва исполнилось пять лет. Или даже четыре года. Это не имело значения. Все теперь утратило значение.

Наклонив зеркало, она взглянула на свою грудь. В области подмышки виднелся шрам после прошлой операции. Кусок белой кожи, лишенный чувствительности. Тогда ей повезло. Врачи удалили только лимфатические узлы под мышкой и небольшой кусочек груди. Под хорошим лифчиком этого не было заметно.

На это раз все было гораздо хуже. Она буквально чувствовала, как свербит в груди. Словно целая толпа зубастых червей расползалась по грудной клетке, распространяя свой яд. Правая грудь ныла беспрерывно. Принимать обезболивающие Мари отказалась. С этой болью она пока могла справляться сама.

Положив ладони под груди, Мари наморщила лоб. Неужели правая стала тяжелее левой? Да, похоже.

Это был первый явный признак. Она знала, что будет дальше. Эта разновидность раковых клеток размножается быстрее обычных. Их много, они сильны, и, если ей не повезет, они постепенно сведут ее с ума. Понемногу за каждый день.

Потом выпадут волосы. Она не сможет есть. Будет худеть и худеть, превратится в живое пугало. Каждый день будет кричать от боли, и под конец ничто уже не будет помогать. Трудно будет даже усыпить ее, поскольку организм перестанет реагировать даже на морфин. Ее будет не узнать. Когда наступит последний час, она будет выглядеть как узник концентрационного лагеря, превратится в труп задолго до того, как испустит последний вздох.

Мари осторожно отпустила свои груди. Накинула халат и завязала пояс вокруг талии. Ей хотелось плакать. Она точно знала, что хотелось. Но слезы не шли, как будто она уже была мертва. А мертвецы не плачут.

* * *

Они сели в один из автомобилей Свартлинга. Проехав какое-то время в полном молчании, Лукас припарковался перед отелем «Роял Викинг» в центре Стокгольма. Они вышли из машины и вошли внутрь. Толстые красные ковры, стеклянные двери, хрустальные люстры. Кресла расставлены небольшими группками, где можно проводить неформальные встречи. Повсюду сидели бизнесмены с ноутбуками на коленях, держа наготове телефоны. Важные люди, для которых весь мир – рабочее место.

Свартлинг направился к свободным креслам, расположенным вдоль стены, и сел так, чтобы видеть зал. Жигарра встал у столика, огляделся.

– Какого черта мы сюда притащились?

– Сядь.

Роберт повиновался. Молодец.

– Мы ждем этого мужика, который, как фея-крестная, устроил твою жизнь? Чего он от меня хочет-то?

– А чего ты так разволновался? – запросто спросил Свартлинг.

Он поймал себя на том, что улыбается. Этот громила нервничает. Хорошо. Просто прекрасно.

– Мой благодетель был уже немолод, когда я повстречался с ним, сейчас он совсем старик. Поэтому оставил операционную работу. Но все свои обязательства он передал одному из своих детей – и вся ответственность, включая мои гребаные долги, теперь перешли к наследнику.

Жигарра подался вперед над столиком. Удивительно, как не затрещал по швам туго натянувшийся пиджак. Бобби явно было не по себе сидеть у всех на виду посреди бела дня в общественном месте. К такому он не привык. Придется играть матч не на своем поле, бедолага.

– Ты говоришь так, словно зависишь от этого человека, – буркнул Жигарра.

Свартлинг провел рукой по не существующей уже бороде. Нужно как-то избавиться от этого жеста.

– Что же, поговорим о зависимостях. Я, например, зависим от тебя. Точнее от того, как ты делаешь дела. Как ведешь себя. На какой риск идешь. Наверное, нет другого человека, от которого я в той же степени зависел бы.

Громила прищурился, откинулся на спинку кресла. Потертая кожа заскрипела под его тяжестью. Челюсти он сжал крепко, но ничего не стал говорить.

– Я зависим от того, насколько качественно ты делаешь свое дело. Ты – моя правая