Я говорю:

— Они и теперь не отдадут ее добром. Может, нам с Магдаленой придется уехать из дома Маляриков наперекор их воле.

Тетушка подбадривает меня:

— Что ж, не она первая, не она последняя.

— Так-то оно так, — соглашаюсь я, — да только лучше бы все-таки по-хорошему.

Дядюшка улыбается.

— Как уж придется. Коли любите, так чего уж!..

Тогда я рассказал им и о последней загвоздке. О том, что обещал приехать за Магдаленой на трех гнедых. Надо же ей, говорю, взять хотя бы самое необходимое из одежды да белья. Или, чего доброго, придется ехать по таким дорогам, где телега не проедет. Так что хорошо бы иметь под рукой лошадей. Только где их взять, да еще чтобы все гнедые?

— Да ведь в нашей деревне все больше таких и держат, — рассеивает дядюшка мои сомнения, — любой газда одолжит тебе на день-другой.

Так оно и вышло, и в один прекрасный день я отправился на Оравщину с тремя гнедыми, равных которым не нашлось бы в целом мире. По крайней мере мне так казалось. Я ехал в седле, посередке, на своем. Его я узнал бы среди тысяч скакунов и мог бы головой поручиться за преданность этого коня.

Минуло почти два года, прежде чем я сумел предпринять это путешествие. Правда, Магдалена была молода и могла не спешить с замужеством. Если она действительно любит меня, почему бы ей не подождать? Я не сомневался, что найду ее у Маляриков и она встретит меня взглядом ласково прищуренных глаз. И глаза ее красноречивее слов скажут мне, что она по-прежнему моя.

В мыслях я уже видел корчму, уставленную столами; во дворе полно кур, посреди двора — Магдалена с мерой в руках. Щедрой рукой она сыплет зерно. Вокруг нее шумно, весело. Куры сбегаются к ней со всех сторон. И она улыбается, безмерно счастливая. Солнце играет на ее лице — уже весна и довольно тепло, — и светлые волосы Магдалены золотятся в его лучах. Как хороша ее солнечная улыбка, плавные взмахи ресниц. Я смотрю на нее в щелку между досками ворот. Не выдержав, вбегаю во двор. От неожиданности она роняет меру, и зерно рассыпается по земле.

Так представлял я себе нашу встречу, радуясь ей всю дорогу до Оравы. Теперь уже ничто не могло помешать нам соединиться. Никто не сможет сказать: она вышла за бродягу и век ей мыкаться с ним по белу свету.

Уверенный в себе, подъезжаю к окружному городку. Куда ни погляжу — все издавна знакомо. Кривая улочка с домами по обеим сторонам. Высокие крыши с дымящимися трубами. Два островерхих костела. Прочерченная рельсами железнодорожная насыпь. Склоны гор с расцветающими деревьями. А вот и мост через реку, ведущий в соседнее село.

Я уже собирался свернуть на мост, как вдруг навстречу мне тот знакомый, с усиками.

Улыбается издали беззаботной, приветливой улыбкой, и пасмурны на его лице только черные тоненькие усики.

Он протягивает мне руку и говорит:

— Опять в наши края?

Я отвечаю:

— Опять. — И сердце мое начинает колотиться при мысли о том, что Магдалена уже близко от меня.

— Что привело вас сюда? — выспрашивает щеголь.

Показываю ему рукой через мост на село.

Он помолчал в нерешительности, затем многозначительно взглянул на меня и проговорил:

— Не знаю, какие там у вас дела, но если вы ради Магдалены, то напрасно хлопочете.

Я смотрю на него, прищурившись: что он такое говорит?

— Да, трудно поверить, голубчик, — продолжает он, — трудно поверить, но Магдалена уже больше года замужем.

Как я только в ту минуту не вывалился из седла?

Кажется, у меня кружится голова, и, чтобы не упасть, я стискиваю ногами бока коня. Но увереннее себя не чувствую — невероятная слабость овладевает мною.

Потерянно гляжу я на своего знакомого, а сам еле слышно повторяю:

— Стало быть, замужем, — и никак не могу этого осознать.

— Год уже!.. — отзывается тот.

— Год… — повторяю про себя, и такое у меня чувство, будто голову мою сдавили тисками.

А щеголь, словно меня это не касается, добавляет, глядя на арку моста:

— За Запоточного вышла.

Повторить имя я уже не мог. Меня словно душили, в горле царапало так, точно я проглотил рыбью кость. Язык не поворачивался, словно я наглотался половы. Не в силах выдавить из себя ни звука, я молча смотрел на опечаленное лицо молодого человека. Он явно грустил по Магдалене.

Вероятно, внешне я держался мужественно. Но на сердце мне лег камень, а сам я весь словно оледенел, хотя льда уже не было и в помине — повсюду на деревьях лопались почки и мир, казалось, вот-вот расцветет, как цветок.

— И вас это не трогает? — удивляется мой знакомец.

— Что же тут особенного? — отвечаю с притворным равнодушием, едва сдерживая слезы.

— В таком случае… — И он протянул мне на прощанье руку.

— А вы куда? — спрашиваю, хотя меня это вовсе не интересует.

— Иду по делам. Но, верите ли, с того дня, как Магдалена вышла замуж, ничто меня не радует. Уехать бы куда-нибудь подальше, забыть ее. До сих пор не могу себе простить — почему я не молил бога о том, чтобы Запоточный свернул себе шею. Как ненавижу я этого мужлана, он силой принудил ее уступить. Если б я только мог, убил бы его, да вот духу не хватает.

Невмоготу мне стоять и слушать его, в голове теснятся совсем другие мысли. Я порывисто пожимаю ему руку и даю понять, что тороплюсь.

В действительности же теперь мне нечего делать в деревне за мостом. Можно ехать в другом направлении. Я даже придумал, что ответить щеголю, если он спросит, куда это я. Скажу — сперва в город, на кружку пива.

Но он ни о чем не спросил, и я, рванув поводья, помчался через городок на Вышний Кубин, а оттуда — к Лештинам. Там находился дом Запоточного, хозяйкой которого была теперь Магдалена.

Я уже не представлял ее себе с мерою в руках. И улыбка словно потускнела. Видел я лишь ясные ее глаза, ее прищуренные глаза.

Дорогой я непрестанно твердил:

«Стало быть, она жена Запоточного. Клятва в лесу при луне была для нее лишь забавой. Отчего не поводить за нос легковерного парня, отчего не вскружить голову красным словцом? Для меня эта клятва в лесу обернулась двумя годами тяжелого, упорного труда, а она…»

Тут я остановился, язык не поворачивался упрекнуть Магдалену в том, что она нарушила данное обещание. «Наверняка ее принудили, —