и сожжен поляками Сольвычегодск[473]. В начале 20-х годов XVII столетия сошли со сцены оба «героя» Строгановых – Никита Григорьевич и Максим Яковлевич. После их смерти скоро миновала и «героическая», промышленная фаза строгановского благосостояния, сменившись фазой денежной. Никита Григорьевич не оставил после себя сыновей. Сын Максима Иван не отличался талантами отца и скоро впал в большие денежные затруднения[474]. Роль старших Строгановых перешла к сыновьям Семена Аникиевича, Петру и Андрею, которые подолгу живали в Москве. Но еще и при жизни Никиты и Максима Строгановых иконописцы их были призваны к московскому двору. Ровинский называет Назария Истомина-Савина «любимым иконником Никиты Григорьевича». С другой стороны, мы знаем, что Назарий был одним из деятельнейших мастеров на службе при московском дворе в первые годы царствования Михаила Феодоровича. У Ровинского приведены иконы Назария, писанные для Строгановых в 1615 и в 1616 годах. Но в 1621 году тот же мастер вместе с Прокопием Чириным и Иваном Паисеиным расписывал Постельную комнату и Столовую избу царя Михаила Феодоровича[475], а несколько лет спустя по приказу патриарха Филарета написал местные иконы, Деисус, праздники и пророки для кремлевской церкви Ризположения[476]. Из документов той эпохи[477] известно, что Прокопий Чирин и Назарий Савин получали от государя «денежный и хлебный оклад» около 1620 года, причем вскоре после того Чирин, вероятно, умер и выбыл из списков. Другие документы[478] свидетельствуют, что Прокопий Чирин получал «жалованье сукном» еще в 1615 году. В расходных книгах того времени[479] встречаются также сведения об отпуске «товаров» иконописцам Ивану Паисеину, Бажену Савину, Григорию Ржевитину, Степану Михайлову, Богдану Соболеву, Ивану Хворову. Последние трое были известны Ровинскому как строгановские иконописцы. Но нет никаких данных считать строгановскими мастерами и чаще всего упоминаемых в расходных книгах главных участников всех работ царствования – Ивана Паисеина и Бажена Савина.

Строгановские мастера и строгановские иконы встретили, очевидно, поощрение при дворе Михаила Феодоровича. К этому царствованию относится, по-видимому, значительное большинство икон, называемых строгановскими. Но если мы отстаивали выше традиционный взгляд на существование строгановской школы в конце XVI и начале XVII века, то мы не видим необходимости удерживать название строгановских для икон, исполненных после 1615–1620 годов. Ученики строгановских мастеров, работавшие при Московском дворе, должны быть более справедливо называемы мастерами эпохи Михаила Феодоровича. Таков, например, тот мастер, который написал икону Боголюбской Божией Матери, бывшую на московской выставке 1913 года, по всей вероятности, ученик Прокопия Чирина. Другого ученика Чирина, «Ивана Прокопьева ученика», мы знаем по превосходной иконе Корсунской Божией Матери в собрании Г. О. и М. О. Чириковых. Фамилия Чирина встречается, наконец, на складне «О Тебе радуется» с праздниками в Третьяковской галерее. Надпись на обороте гласит: «сей складень Максима Яковлева сына Строганова, письмо Василия Чирина». Хотя Максим и именуется здесь только «Яковлевым», а не «Яковлевичем», как он стал именоваться с 1610 года, все же описанный складень близок к тем обычным иконам мелкого письма и «строгановского» характера, которые должны были особенно распространиться во втором и третьем десятилетиях XVII века. Другой пример таких икон в Третьяковской галерее – икона св. Софии Премудрости с праздниками.

К 20-м годам XVII столетия относятся иконы, изображающие событие, которое имело место в 1624 году. В этом году шаховы послы Русан Бек и Булат Бек поднесли патриарху Филарету похищенный в Грузии Хитон Спасителя. Икона, изображающая торжественное положение святыни в Успенском соборе в присутствии царя и патриарха, находится на Рогожском кладбище. В исполнении ее удержаны черты «строгановские», идущие, может быть, от письма Никифора Савина. В Успенском соборе есть другая икона, изображающая то же событие. Эту икону никто из иконников и любителей не назовет строгановской, но отнесет ее к «царским письмам». Таким именем называют обильно украшенные золотом, тщательные по исполнению иконы, представляющие собой очень графичную вариацию московских писем. По всей вероятности они написаны мастерами эпохи Михаила Феодоровича, не прошедшими через строгановскую школу. Разумеется, не всегда возможно провести отчетливое разделение этих двух групп мастеров, работавших на московский двор, особенно во второй четверти столетия. Здесь было возможно и смешение двух типов мастерства. В иконе Сретения Господня в Третьяковской галерее, например, есть «строгановские» черты в изяществе поз и даже в расцветке, но преобладающий характер этой иконы все же вполне московский. Ее написал один из мастеров царя Михаила Феодоровича и едва ли позже 1630 года.

При всем своем распространении в Москве строгановская иконопись не заставила вовсе исчезнуть иконопись московскую. По некоторым памятникам эпохи Михаила Феодоровича мы можем убедиться, что московская школа продолжала свое существование в XVII веке без особых изменений. «Оплечные» архангелы в Московском епархиальном музее или в Музее Александра III могли быть написаны и в 1580, и в 1630 году. Несколько московских церквей позволяют нам установить даты с большей точностью. Очень много икон одного периода, а именно 20-х годов XVII столетия сохранилось в церкви св. Сергия в Рогожской[480]. Иконы эти обладают всеми типичными чертами московской школы; все они очень графичны и сухи по приемам письма, но лучшие из них, утратив живописность, не потеряли изящества. В другой московской церкви, св. Спиридония на Спиридоновке, сохранился целый иконостас, относящийся к 1633 году[481]. Храмовая икона св. Спиридония епископа с житием носит также вполне московский характер, не имея никаких черт строгановских. Не без московской сказочности обходится здесь понимание иллюстрации. Пророк Даниил во рву львином трактован совсем в духе книжной повести. Москва не забыла своих литературных вкусов, которые были очень мало свойственны строгановской школе. Строгановские иконописцы были изощрены в изображениях сложных символических композиций. Повествователями они являлись крайне редко. Увлечение «бытейским» письмом позднее, в эпоху Алексея Михайловича, опиралось не на их суровое воображение, но на более светские вкусы московской школы.

Наиболее значительным из датированных памятников эпохи Михаила Феодоровича является иконостас в церкви Чуда Архистратига Михаила в московском Чудовом монастыре. Церковь эта сгорела во время большего Кремлевского пожара 1626 года и немедленно после того была возобновлена[482]. Хорошо сохранившийся и расчищенный иконостас (апостольский, праздничный и пророческий пояса), а также храмовую икону «Чудеса Архистратига Михаила» можно датировать эпохой упомянутого пожара. Храмовая икона представляет собой как бы высшее воплощение московской охоты к повествованию; она состоит из многих десятков «клейм», в каждом из которых изображено какое-либо чудо Архангела, и в каждом из этих клейм изображены десятки фигур на фоне самых затейливых и причудливых зданий. Композиции здесь не подчинены никакой мерности, фигуры исполнены без