«возможно, мы извлекли уроки из ошибок прошлого. Все были заинтересованы в исходе. Это была организованная победа во имя мира»[922].

Преднамеренная инклюзия проигравшей державы – в данном случае СССР – действительно стала заметным отличием от предыдущих постконфликтных соглашений, в частности, Версальского. Тем не менее большие вопросы все еще оставались. Германия воссоединялась, оставаясь при этом в составе НАТО и ЕС. И каждый из этих институтов развивался: НАТО открывалась как политическая организация; ЕС было вовлечено в процесс более глубокой интеграции, который, согласно Маастрихтскому договору, должен был преобразовать Европейское сообщество в Европейский союз к концу 1992 г.

Но в основном это касалось Западной Европы. Как страны Восточной Европы, освободившись от оков Варшавского договора, отнесутся к этому новому «институциональному Западу»? И что можно было бы сделать из единственного института времен холодной войны, который сумел охватить как Запад, так и Восток, – СБСЕ? Это были вопросы, которые еще предстояло решить в отношении «Новой Европы», поскольку 1990 г. приближался к концу.

Осиротевшие страны советского блока теперь быстро развивались, под лозунгами «Демократия», «Рынки» и «Европа» в качестве главных целей. В декабре 1989 г. польский парламент отказался от командной экономики и отменил «ведущую роль» коммунистической партии. Местные выборы в мае 1990 г. были полностью свободными, и в конце года Лех Валенса из «Солидарности» стал первым свободно избранным президентом страны с 1920-х гг. Первые послевоенные свободные парламентские выборы в Венгрии состоялись в марте–апреле 1990 г. Последующее коалиционное правительство стало первым со времен Второй мировой войны без участия коммунистов. Аналогичным образом, Чехословакия провела свои первые после 1945 г. свободные выборы в июне 1990-го, придав демократическую легитимность правительству президента Гавела и его программе быстрой экономической либерализации[923].

Однако такую повестку дня было легче сформулировать, чем реализовать – и не только в Праге, но и во всем бывшем советском блоке. Либерализация цен, приватизация государственных предприятий, выравнивание заработной платы и конвертируемость валюты были очень дорогостоящими мероприятиями. И все эти страны, хотя и по-разному, обращались за масштабной финансовой помощью к Западу, чтобы укрепить свои неоперившиеся демократии.

У поляков (38,5 млн населения) было 40 млрд долл. внешнего долга, из которых 27 млрд они были должны западным правительствам (крупнейшим кредитором являлась ФРГ), а остальное – коммерческим банкам. Но к весне 1990 г. считалось, что Польша вырвалась вперед других восточноевропейских стран благодаря упорному стремлению радикально преобразовать свою экономику, готовую использовать такие горькие лекарства, как увольнение рабочих и банкротство предприятий, а также сокращать субсидии промышленности и потребителям. Поэтому западные кредиторы сочли Польшу «исключительным случаем», и она стала первым бывшим советским сателлитом, получившим кредиты. Они составили 2,5 млрд долл. от Всемирного банка в течение следующих трех лет, а также немедленный кредит в размере 723 млн долл. от МВФ. Кроме того, Парижский клуб[924] принял решение перенести сроки погашения долга Польши в размере 9,4 млрд долл. на беспрецедентно мягких условиях. Варшава хотела большей щедрости, в том числе списания части официального польского долга, но правительство США, которому задолжали всего 80 млн долл., снова не захотело показать другим кредиторам пример такого рода[925].

Внешний долг Венгрии составлял 20,7 млрд долл. при населении 10,5 млн человек – самое высокое долговое бремя на душу населения в Восточной Европе, – но глава национального Центрального банка был против любого пересмотра сроков погашения долга. Отчасти это было связано с тем, что страна уже значительно продвинулась вперед в продвижении к свободному рынку: более 75% цен в Венгрии больше не регулировались, был открыт фондовый рынок, и шла приватизация государственной промышленности. «Большой взрыв в Польше просто возвращает их туда, где мы уже были, – сказал Петер Бод, министр промышленности Венгрии. – Мы не можем делать очень смелых или театральных заявлений, потому что мы уже находимся на сложном этапе, когда решения носят не столько политический характер, сколько являются вопросом снятия повседневных проблем». Тем не менее правительство явно не хотело принимать никаких смелых действий. На самом деле венгерское правительство согласилось повысить цены на сигареты, алкоголь и топливо только под давлением МВФ, требовавшего снизить растущий дефицит бюджета[926].

К осени 1990 г. последовавшее за этим снижение уровня жизни превратилось в политическую проблему. Премьер-министр Йожеф Анталл, посетивший Вашингтон, сказал Бушу 18 октября, что Венгрии необходимо «4 миллиарда долларов для поддержания и функционирования нашей экономики, из которых мы можем собрать только половину. Нам нужно будет полагаться на помощь и долгосрочные кредиты». Также большое значение, добавил он, имеет «иностранный капитал, включая США, который подает политические сигналы о вашей поддержке». Анталл хотел как можно скорее заключить соглашение с МВФ. Потому что, «если мы потерпим неудачу, это будет сигналом для всего региона. Это привело бы к потере надежды и усилению негативных факторов внутри страны». И это, в худшем случае, учитывая «растущий потенциал беспорядков», может пробудить старую «национальную напряженность» в Центральной Европе, такую как между чехами и словаками. Буш пообещал найти способы помочь: «Ваш экономический успех очень важен для нас. Мы не хотим, чтобы время повернулось вспять». Но он добавил свою обычную фразу: «Вы знаете, какие у нас ограничения»[927].

Чехословакия (население 15,6 млн человек) имела относительно небольшой внешний долг по сравнению со своими соседями – 6,1 млрд долл., и она также была гораздо менее настойчива в обращении за американскими деньгами[928]. Осенью, однако, чехословацкое правительство тоже попросило у Вашингтона 3,5 млрд долл., чтобы начать переход к рынку и к конвертируемой валюте: «Нам нужна только первая инъекция, чтобы мы могли двигаться без серьезных толчков». Как и Будапешт, Прага сыграла на осложнении текущей ситуации, сославшись на «задержки в поставках нефти из Советского Союза» и «обвал рынков» в странах СЭВ, с которыми они до сих пор в основном торговали. «На карту поставлены не только экономика, но и вопросы безопасности, – сказал Гавел Бушу. – Хуже всего было бы, если бы новые зарождающиеся демократии были задушены. Если бы Запад внес свой вклад, предоставив некоторую финансовую помощь, это было бы более дешевым способом обеспечения безопасности»[929].

Советские сироты не только трясли миской для подаяния у Белого дома, они также пытались работать вместе как группа. Это было отмечено Бейкером еще 7 февраля 1990 г. в большой речи в Карловом университете в Праге под названием «От революции к демократии». Он приветствовал «первые признаки координации и объединения между новыми демократическими государствами», выделив недавние дискуссии между Венгрией, Польшей и Чехословакией о возможном соглашении о свободной торговле. В более широком смысле он заявил: «Дух революции должен переместиться с улиц в правительство». Но, подчеркнул он, одних политических реформ и демократизации недостаточно для консолидации «народных революций». Без шагов по содействию «экономической