вещи, чтобы освободить хоть одно дополнительное место для пассажира, и пароходы плыли прямо среди вещей, раздвигая их носами, накрывая невысокими волнами. Заглохшие автомобили прямо руками переворачивали на тротуары, сбрасывали в ливневые системы, хоть как-то стараясь не создавать пробок, не прервать пусть и медленное, но всё же движение. Несчастных людей, потерявших и транспорт, и хоть какие-то вещи, подсаживали кого куда, в призрачной надежде, что разрозненная семья где-нибудь встретиться вновь…

Лис, погруженный в страшную ауру города, даже не заметил, как к нему подошёл Нечаев:

— Элан!

Эволэк, не оборачиваясь, спрятал свою печаль в нагрудный карман, и когда повернулся, его глаза уже были полны решительности:

— Пора?

Глава СБ кивнул на ближайшую к аэропорту окраину:

— Бои в предместьях уже идут. У нас на всё про всё часа четыре, не больше.

Плут подхватил винтовку, с оружием не расставался никто даже в туалете, и хлопнул Сергея по плечу:

— Идём.

Внизу уже выстраивалась колонна из эволэков в традиционной форме своих кланов. Юноши и мужчины, да и частью девушки и женщины, при оружии, хотя, естественно, не пули их главный козырь в предстоящем сражении. По краям — более сильные в эмпатии, в глубине — послабее, но одинаково настроенные на нелёгкую схватку. Пепельный кицунэ воздушной стихии прошёлся вдоль строя и остановился у знаменосцев, без долгих церемоний припал на колено у забранного в чехол флага, и с силой, но мягко, потянул красный шнур.

Полотнище стяга, подхваченное ледяным порывом, затрепетало на ветру, и соратники застыли, отсалютовав Вечному Цветку. Еле ползущая мимо вереница машин не занимала их внимания, хотя не без любопытства горожане глазели на странный парад: в едином строю люди и эволэки, кицунэ и сирины, не помышляющие о бегстве.

Военный лидер на минуту замер. В полумраке рукотворной каменной теснины, прорезанной светом фар и фонарей, он спокойно смотрел на лица друзей. Знакомые по долгим годам дружбы и работы Диолея, Лассава, Нариола, Мирра и Ханнеле, старшие поколения, с которыми если и виделся, то на коротких торжествах, а то и вообще знакомые только по фотографиям. Воспитанники-Навигаторы, многие, но далеко не все, такие же «лисы-оборотни», как и наставник, с тревогой тянули носами уже пропитанный предстоящим кровопролитием воздух, нервно помахивали хвостами, словно отгоняя неудачу прочь. Элан собрался с духом, набрал воздуха в грудь:

— Мы всегда следовали за зовом собственного сердца, не признавали указки и кнута. Наша храбрость вела нас к победам и потерям, триумфу и горечи. Никто никогда не заставлял нас рисковать ради Человечества и Родины, мы сами выбирали себе путь и посильную ношу. Мы часто знали только слово «надо», терпели боль, глотали слёзы, хороня друзей, и шли вперёд. Никаких приказов.

Снова пауза и цепкий взгляд, бегущий по лицам воинства.

— Так было всегда, так будет и сегодня. Никто не вправе приказать вам: иди и сражайся. Вы знаете, почему.

Иригойкойя тоже знал. Они отказываются от человеческой жизни, от собственной души, что рвут на кусочки течения Великой Реки, и трижды заслужили покой, толику нормального счастья, возможность любить и быть любимыми, растить детей.

— Если кто-то сомневается, не уверен в собственных силах, или по каким-либо причинам просто не хочет участвовать в бою, — Элан кивнул, едва заметно, пару раз, — можете уйти. Никаких упрёков, и уж тем более обвинений.

Причина остаться в стороне от кровавой битвы была. Эволэки всегда были вещью в себе, малочисленной и довольно замкнутой кастой, настороженно относящейся к остальной цивилизации. После крушения планов Сухомлинова последовала чудовищная Кровавая Суббота, наглядно показавшая, что часть «человеков разумных» — просто неблагодарные свиньи, готовые по надуманному поводу совершить против своих благодетелей самое мерзкое злодеяние. Плут и сам сразу после трагедии, отнявшей детей и любимую, долго размышлял, не находя в себе сил снова начать работать на общий результат. Победа над кровавым дельцом не разрешила противоречий между ветвями цивилизации, каждая из которых уже явно шла своим путём, хоть и бок о бок, и в одном направлении. Но строй не шелохнулся — кто не хотел, тот не пришёл.

— Это будет очень тяжёлая схватка с заведомым проигрышем в финале, — продолжил хвостатый профессор. — Мы будем на острие удара прикрывать эвакуацию, а, значит, держаться до последнего, ибо за нашей спиной — тысячи женщин, детей, беспомощных стариков. Едва ли мы уцелеем все, а, может, и поляжем до последнего.

Несколько соратников судорожно сглотнули комки, тяжело задышали, но снова ни единого отказа не последовало. Элан тепло, но с грустью, улыбнулся:

— Вот именно поэтому Вечный Цветок и собрал нас вместе. Вечная жизнь не в том, сколько ты проживёшь, а в том, что ты оставишь после себя! — Его голос крепчал, уже никто не замечал порывов северного ветра. — Что мы оставим после себя? Жизнь! Что мы оставим за своей спиной? Горы поверженных врагов! Порвём этих уродов в клочья!!!

Полный ярости и жажды чужой крови вопль кицунэ потонул в криках «Вайнар» и «Ура», прянули вверх десятки сирин, образуя кольцо воздушной разведки, и длинная колонна эволэков зашагала по тротуару, навстречу бегущим прочь из города потокам машин.

По параллельной улице, узкой, специально выделенной для военных нужд, в том же направлении, двинулась колонна странных машин. Они очень походили в потёмках на автомобили для перевозки стёкол и окон, только опорная рама явно была приспособлена для подвески груза под ней. А свисающие цепи и кандалы заставляли свидетелей думать, будто это транспорт для перевозки узников. Так оно и было, только узниками будут не люди.

На широком проспекте Первого Мая, который год за годом оправдывает своё название, принимая шествия трудящихся, было необыкновенно пустынно. Убегающая вдаль между высотными домами широкая, в шесть полос, разделённая аллеей, проезжая часть, украшенные клумбами тротуары, замерли, словно в испуге перед надвигающейся бурей. Не было видно ни единой машины, ни человека, даже собаки, большинство из которых, без сомнения, были брошены на произвол судьбы (людей бы спасти!), не показывались на улице, предпочтя верной смерти в оставляемом городе попытку вырваться, пусть и на своих четырёх, вместе с колоннами машин. Зато, между зданиями оптика и острые глаза весьма многочисленных кицунэ видели появляющиеся на миг, и тут же исчезающие во мраке молотоголовые силуэты.

Эволэки перегородили проспект живой фалангой точно на перекрёстке, на флангах застыли зенитные самоходные установки, по четыре автоматические пушки на каждой, — страшное оружие в городском бою. Бойцы со стрелковым оружием стояли в два ряда перед ними, первый — на колене, второй — в рост, готовые остановить градом пуль тех врагов, кому посчастливится прорваться сквозь ураган