Шрифт:
Закладка:
— Ромочка, а что это ты сегодня не на работе?
— Ты меня еще спрашиваешь? — Он повертел передо мной своей разбитой физиономией. — Как ты думаешь, можно в таком виде появиться на работе? На удаленке теперь…
— Ох, как тебе досталось, бедный! Ну, ничего, я тебя подлечу… знаешь, как в старой песне: «Если ранили друга, перевяжет подруга горячие раны его»… (снова мамино вылезло).
— Не надо! — проблеял Роман, опасливо отступая.
— Ну что ты такой робкий… стой спокойно… дай-ка посмотрю, что у тебя там… — Я наступала на Рому неотвратимо, как цунами на тропический остров.
И тут же ухватила двумя пальцами пластырь у него на губе и дернула изо всех сил.
— Ой! — вскрикнул он, отскакивая.
Пластырь остался у меня в руке, из разбитой губы потекла струйка крови.
— Какой ужас! — искренне воскликнула я. — Сейчас я тебя обработаю… может быть, губу даже придется зашить. Я, правда, никогда этого не делала, но думаю, как-нибудь справлюсь. Не боги горшки обжигают… да стой же ты спокойно!
— Не надо! — заверещал он, метнулся в сторону, юркнул в свою комнату, щелкнул замком.
«Вот интересно, когда он замок-то успел поставить? Неужели боялся, что я вернусь?
Ну ладно, теперь он мне не будет действовать на нервы! Квартира в моем полном распоряжении!»
На всякий случай я заклинила ручку двери со своей стороны сломаным стулом (вот еще новость, дядя Вася как раз недавно ножку починил, наверное, опять сломали, когда Рому били) и решила, что на сегодня с меня Ромы хватит.
Первым делом я распаковала свой чемодан, с удовольствием рассмотрела свои покупки и повесила в шкаф.
Затем раздернула все шторы на окнах.
В иностранных фильмах меня всегда удивляет, что персонажи не задергивают занавески. Вся их жизнь проходит, как на сцене. Но сейчас мне и правда нужно было жить с раздернутыми шторами, чтобы сработала задуманная Войтенко операция и те люди, которые угрожали его дочери, увидели меня и попались в мышеловку.
Поэтому я раздернула шторы, включила везде свет и нарочно расхаживала перед окнами.
Вот она я!
И тут в окне я увидела соседа-художника. Того, который обустроил у себя на крыше славный уголок для летних посиделок с вином и шашлыками.
До лета, конечно, было еще далеко, но он наводил порядок у себя «на даче». Видимо, чувствовал, что дело понемногу идет к весне.
Он тоже меня заметил и помахал рукой:
— Привет, как поживаешь? Может, зайдешь как-нибудь? Я твой портрет напишу…
Я вспомнила его натурщицу и фыркнула:
— Обнаженный?
— Не обязательно.
— Нет, спасибо, не надо. Лучше я как-нибудь летом загляну на шашлыки.
— Ну, на шашлыки так на шашлыки…
Сосед сбросил вниз остатки снега и удалился в квартиру, к своим кистям и мольбертам.
Я проводила его взглядом, и тут в глаз мне ударил солнечный зайчик.
Прищурившись, я увидела в слуховом окошке на соседней крыше человека с биноклем.
Ах, ну да — Войтенко же клятвенно обещал мне, что его люди будут днем и ночью следить за мной, обеспечивать мою безопасность… честно говоря, не очень приятное ощущение, но что тут поделаешь! Нужно постараться не замечать эту слежку, забыть о ней, заниматься своими собственными делами, а Кристина не подведет, в своем деле она большой специалист.
Так я успокаивала себя и неожиданно вспомнила сон, который видела в клинике Рудольфа Зурабовича. Не тот, где были старинные портреты на стенах и женщина за клавесином, а второй, когда мне снилась вот эта самая квартира. Сон, в котором я шла на кухню, чтобы заглянуть в заржавленное жестяное ведерко из-под угля. Сон, который оборвала, разбудив меня, медсестра Оля.
Я — девушка современная, реалистичная, достаточно образованная и никогда не придавала значения вещим снам, народным приметам и прочим суевериям. Но сейчас какая-то сила буквально гнала меня на кухню. Мне хотелось убедиться, что там, за печью, нет никакого ведерка. Или все же есть?
Это было сильнее меня.
Ну ладно, что мне стоит дойти до кухни и взглянуть собственными глазами, убедиться, что это был всего лишь сон…
Я пошла по знакомому коридору. Теперь мне не нужны были никакие меловые стрелки, никакие подсказки, я прекрасно ориентировалась в этой квартире и через минуту стояла на кухне, перед той самой печью, которую видела во сне.
И правда очень красивая печь — большая, выложенная выпуклыми изразцами густого болотно-зеленого цвета, мне она всегда нравилась. Конечно, топить ее никто не топил уже очень много лет, Ромин отец сказал, что все дымоходы давно заложены или вообще убраны, но такую красоту они, родители, в свое время убрать не решились. А сыночку их вообще все было по фигу.
В том моем сне за этой печью был незаметный темный закуток.
Я обошла печь, заглянула за нее…
И правда, там был такой закуток, а в нем стояло старое железное ведерко.
Надо же, я успела так хорошо изучить эту квартиру, даже полюбить ее, а в этот закуток ни разу не заглянула! Других дел полно было.
С трудом я достала ведерко.
В нем была кучка старых, давным-давно остывших углей. Должно быть, их выгребали, после того как топили печь. Удивительно, как до сих пор ни у кого не дошли руки, чтобы выкинуть эти угли, да и само ведерко заодно — от него никакой пользы, как говорят, ни красы, ни радости… ну, меня это теперь не касается, я здесь ненадолго.
Тут снова я вспомнила свой сон, вспомнила, что в этом сне целеустремленно шла именно сюда, за этим ведерком — не для того же только, чтобы вынести его на помойку!
Какая-то посторонняя сила заставила меня запустить руку в старые угли.
Рука тут же стала черной, как у Отелло, но я не обращала на это внимания, рылась в углях и золе…
И что-то нащупала на дне ведерка.
Ощущение было такое, как будто там, под слоем углей и золы, я ощутила чью-то живую и теплую руку.
Я вздрогнула, но вытащила свою находку, отряхнула с нее золу и пепел.
Это был кусок старой, потертой кожи. Из такой кожи когда-то делали переплеты книг — тяжелых старинных фолиантов с позолоченными корешками…
Кожа была все еще покрыта золой, но сквозь эту золу проглядывали смутно различимые буквы.
Я взяла тряпку, в которую за три дня Рома превратил кухонное полотенчико, оттерла золу и снова взглянула на находку.
И почти не удивилась, когда увидела вытисненные на старинной коже одно под другим пять слов:
S A T O R
A R E
