Гамаш вскинул брови. Как он мог о ней забыть? Может быть, потому, что другие находились на виду и чуть ли не подпрыгивали, чтобы на них обратили внимание. А Хания Дауд держалась незаметно. С мачете в руке. Невидимая в темноте.

Он подумал, не осталось ли в этой молодой женщине запала на еще одно, последнее убийство. А потом ça va bien aller. Все будет хорошо. Она могла отложить мачете в сторону. Утихомириться.

Он положил письмо.

– Я думаю, нам пора пообедать.

* * *

Они решили, что в оберже, где полно подозреваемых, будет не слишком уютно сидеть за обеденным столом, и отправились к Гамашам.

Арман пошел в кухню к Рейн-Мари, а Изабель и Жан Ги удобно устроились в гостиной.

Арман с порога увидел Ханию Дауд с длинным ножом в руке, направленным на Рейн-Мари, которая стояла к ней спиной.

Он почувствовал, как ёкнуло сердце, как напряглись мышцы. Все вокруг замедлило движение, кроме готовой обрушиться волны ужаса и адреналина. А потом так же мгновенно мир стал прежним.

Издержки профессии. Фейерверки казались выстрелами, а все ножи – оружием убийства, в особенности когда они направлены на любимого человека.

– Я не знал, что вы здесь, – сказал он Хании.

– Это очевидно. И я вижу, какое доставила вам удовольствие.

Он улыбнулся:

– Нет. Вы просто увидели мое удивление. Мы всегда вам рады.

– Привет, Арман. – Рейн-Мари повернулась. – Я уговорила Ханию остаться на обед. Она была настолько любезна, что согласилась съездить со мной к Гортонам, отдать им последнюю коробку.

Арман поцеловал жену в щеку, потом взял кухонную доску, багет, нож.

В кухне стоял аромат тушенного в вине петуха и свежего базилика – Хания порвала его листья и выложила на блюдо с нарезанными помидорами и бурратой.

Даниель с семьей и Анни с детьми уже вернулись в Монреаль. Они собирались погостить еще, но Рейн-Мари и Арман решили, что им лучше уехать. В другой раз останутся подольше, когда в деревне не будет убийцы. Что, впрочем, для Трех Сосен было вариантом маловероятным.

– Что еще мне сделать? – спросила Хания.

– Можете поставить это блюдо на стол, – сказала Рейн-Мари. – А потом налейте себе вина и присоединяйтесь к остальным в гостиной. Обед будет минут через двадцать.

Хания поставила томаты и буррату на сосновый стол, но в гостиную не пошла. Она направилась в дальний конец кухни, то и дело останавливаясь, чтобы рассмотреть картины на стенах. Портреты, несколько работ в стиле наивного искусства. Пейзажи.

И одна небольшая скромная рамка.

– Это…

– Да, она, – сказала Рейн-Мари. – Долго искала. Оригинал.

– Единственная в своем роде? – спросила Хания, подходя почти вплотную к маленькой фотографии одного кристаллика снежинки.

– И как вы съездили к Гортонам? – поинтересовался Арман.

Рейн-Мари начала рассказывать, а он наблюдал за Ханией. Она удобно устроилась в кресле у печки и смотрела в темноту за окном.

– Ты не говорила им об их матери и о Юэне Камероне?

– Нет. Не каждую правду стоит озвучивать. У них есть коробка, они могут посмотреть ее содержимое, если им интересно. Я думаю, они догадываются, что внутри есть что-то необычное, но в любом случае у них остается выбор. – Она взглянула на гостью и, понизив голос, произнесла: – Я думаю, она больше не хочет.

– Не хочет чего? – не понял он. «Убивать?»

– Быть героиней Судана. Посмотри на нее. Она почти совсем ребенок. Наверное, она хочет жить нормальной жизнью. Просыпаться и встречаться с Кларой в бистро за завтраком. Обсуждать книги с Мирной. Заглядывать к нам на чай или обед и не беспокоиться обо всех девочках, обо всех женщинах, которые ждут, когда она придет и спасет их.

– Утихомириться, – сказал Арман.

Она смотрела, как он ставит чайник. «Если бы только это было возможно».

* * *

Когда Рейн-Мари вернулась в гостиную, Арман подошел к Хании с чашкой чая.

– Вы не возражаете? – Он кивнул на кресло, стоящее напротив.

– Бога ради.

Он сел с мыслью о том, что Хания, казалось бы, царит везде, где бы ни появилась. И в то же время она всюду чужая.

– Вы убили Дебби Шнайдер?

Брови Хании исчезли под хиджабом.

– Светский разговор, старший инспектор?

Он улыбнулся и промолчал.

– Или вы так расследуете преступления? Снова и снова задаете один и тот же вопрос, пока вам не отвечают «да»?

– Или пока не наступает время ложиться спать.

Это было заявлено так громко, что удивило даже ее. Она рассмеялась.

– Что ж, – произнесла Хания наконец, – я могу сказать по этому поводу, что ваше расследование – настоящее говношоу, если вы все еще подозреваете меня. Так у вас говорят, да? «Говношоу»? Меня Рут научила этому слову. Она рассказывала, как Клара делала карьеру в живописи.

– Да, есть такое словечко. Вы не ответили на мой вопрос.

– Так вы его всерьез задавали?

Он уже не улыбался. Смотрел на нее задумчиво и строго.

– Нет, я ее не убивала. Я вам правду сказала в прошлый раз. Убить человека не означает уничтожить его идею. И если бы я хотела покончить с профессором Робинсон, то как глупо было бы с моей стороны убить не того человека! Такого просчета я никогда бы не допустила.

На некоторое время воцарилось молчание, столь напряженное, что кругом будто потрескивали электрические искры.

– Мы все совершаем ошибки. На морозе, да еще в темноте, в спешке… Можно и обознаться.

– Верно, – сказала она. – Но не такие ошибки. Человеческая жизнь священна. Это нечто иное. Я узнала это в лагерях. Когда видишь перед собой столько смертей, начинаешь ценить жизнь. Когда видишь столько жестокости, начинаешь ценить доброту.

– Но признаете ли вы ее? Потому что она там. – Он показал на соседнюю комнату. – А вы здесь. – Он поставил чашку. – Я иду в гостиную. Хотите пойти со мной?

– Нет. Мне и тут хорошо.

Он кивнул:

– Если передумаете…

«Ральф, что ты делаешь там?»

Но кое-какое представление о том, что делает Хания Дауд, он имел.

Глава сорок третья

– Не уснуть? – спросил Арман.

Хотя шел третий час ночи, Жан Ги не вздрогнул от неожиданности, когда раздался этот голос. Он слышал шлепанье тапочек по полу кухни и узнал походку.

– Я со времени рождения Оноре и не спал по-настоящему, – сказал он.

– Чая? – Арман развернулся с чайником в руке.

Бовуар хотел было отказаться, но потом понял – да, чашечка хорошего чая не помешает…

«Господи боже, – подумал он, – я заразился».

– Да, спасибо. Вы слышите? – Жан Ги привстал, напрягся. На лице мелькнуло тревожное выражение.

От входной