– И что вам сказал отец?

– Тогда – ничего. Он откачивал ее. Пытался вернуть к жизни. Она лежала на полу в кухне, а он засунул пальцы ей в горло. Наверное, я закричала, потому что он повернулся и посмотрел на меня. Никогда не забуду его лица…

– Да?

– Он был в ужасе. В панике. Он велел мне выйти и позвонить в девять-один-один. Потом приехали разные люди, и меня вытолкали оттуда.

– Дебби там была?

– Нет, я уже говорила: она уехала домой.

Лакост впилась взглядом в Эбигейл, голос ее звучал напряженно:

– Подумайте хорошенько. Прежде чем вы отправились кататься, оставалась ли Дебби наедине с Марией.

– Нет. С какой стати?

– Вы все время были вместе?

– Ну, я заходила в туалет, без Дебби, разумеется. – Робинсон улыбнулась, но улыбка быстро сошла с ее лица. – Почему вы об этом спрашиваете?

– Не могла ли смерть вашей сестры быть чем-то бо́льшим, нежели несчастный случай?

– Нет.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Что за вопрос? Какое отношение это может иметь к убийству Дебби?

– Вы видели прежде эту фотографию? – Изабель протянула Робинсон фото, на котором были запечатлены четверо: любящее семейство и ее подруга. В последний раз.

Эбигейл несколько секунд рассматривала снимок, ее подбородок сморщился, она глубоко вздохнула:

– Видела. Но много лет назад. Где вы ее нашли?

– В доме у Дебби. Фотография лежала в запертом ящике стола.

Брови Эбигейл сдвинулись:

– Но почему она там оказалась? Откуда она у Дебби?

– Неизвестно.

Изабель знала, точнее, давно уже подозревала: их версия ошибочна. Эбигейл не находила этой фотографии в вещах отца и не отдавала ее Дебби – и тем самым не привела в действие механизм, который закономерно должен был спровоцировать убийство.

Вероятно, снимок, сделанный в тот счастливый день, много лет пролежал, забытый, в столе Дебби. Убийство Дебби Шнайдер не имеет никакого отношения к этой фотографии или к смерти Марии.

Ее телефон звякнул еще раз. Сообщение от Бовуара: спрашивает, прочла ли она письмо.

«Нет еще», – набрала она и отправила ответ.

Изабель повернулась было к Эбигейл, но ей помешал телефонный звонок.

– Да, в чем дело? – проговорила она в трубку. – Я сейчас заня…

– Прочти это чертово письмо! – прошипел Бовуар и дал отбой.

* * *

Гамаш посмотрел на Бовуара и вскинул брови.

Жан Ги натянуто улыбнулся:

– Все в порядке.

– Все так плохо? – сказала Колетт.

Гамаш вернулся к разговору с почетным ректором и ее мужем:

– Вы сказали, что письмо Пола Робинсона расстроило другую. Кого вы имели в виду?

Жан-Поль снова занялся салфетками. Вместо него ответила Колетт:

– Дебби Шнайдер.

– Она была с вами, когда вы показывали Эбигейл предсмертную записку?

– Да.

– Когда это случилось?

– Вскоре после похорон Пола. Насколько я понимаю, Эбби и Дебби перед этим рассорились, но на панихиде они снова были вместе. Эбби вернулась в Оксфорд, и Дебби полетела с ней, чтобы поддержать ее. Они приехали к нам на уик-энд, и я решила, что если все же найду в себе силы показать Эбби письмо, то это должно произойти непременно в тот момент, когда она будет с подругой.

– И как она прореагировала? – спросил Бовуар.

– А как вы думаете? Эбби была потрясена, она не поверила, не могла поверить, что ее отец мог сделать такое с Марией. Как вы знаете, он в письме объяснил, что сделал это ради того, чтобы освободить их обеих: Марию – от страданий, а Эбигейл – от ее обязательств перед сестрой, от тяжелого бремени. Она стала свободной и могла теперь жить своей жизнью.

Письмо было совершенно обескураживающим и мучительным даже для постороннего человека, который читал его. Отец, пытающийся обосновать убийство дочери… Но сильнее всего Жана Ги и, как он подозревал, Армана поразила концовка.

Если все обстояло так, как было написано, то зачем перекладывать на плечи старшей дочери часть мотивации, а следовательно, возлагать на нее косвенную вину за убийство? Могла ли она в таком случае не мучиться раскаянием всю оставшуюся жизнь? Ее сестру принесли в жертву, чтобы она, Эбигейл, могла жить лучше.

Не это ли объясняло бескомпромиссное требование Эбигейл Робинсон прерывать беременность, если плод не обещает появления на свет идеального в физическом отношении младенца? Родителям выбор не предоставлялся.

– Реакция Дебби на письмо была еще сильнее, чем у Эбигейл? – спросил Гамаш.

– Да, понимаете, она будто демонстрировала те эмоции, которые испытывала Эбигейл. Между ними были странные, чуть ли не симбиотические отношения. Одна воплощала собой разум, другая – интуицию. Голова и сердце.

– Вам не показалось, что это были нездоровые отношения? – произнес Гамаш.

– То есть в сексуальном смысле?

– Нет, я вовсе не считаю это нездоровым. Я имею в виду патологическую зависимость друг от друга. Когда трудно провести черту между собственной жизнью и чужой.

Колетт задумалась:

– Не уверена, что было именно так. Я только знаю, что там была сильная любовь. Во всяком случае, со стороны Дебби – наверняка. Она всегда выражала искреннюю преданность Эбби. Ну вы сами это видели.

– Вы были в ту неделю с Полом Робинсоном. В тот день. Человек на этой фотографии не похож на монстра, который собирается совершить убийство собственного ребенка.

– Я согласна. Но если бы мы по внешнему виду человека могли сказать, что он собирается совершить убийство, то зачем нам были бы нужны вы, – верно, старший инспектор?

– Хорошее замечание, – кивнул Гамаш.

Оно и в самом деле было хорошим.

Даже после того, как убийца совершил преступление, можно было сидеть рядом с ним и не подозревать ничего подобного. Гамаш знал это из собственного опыта.

* * *

Изабель Лакост опустила телефон. Она отошла в сторону, подальше от Эбигейл, чтобы прочесть письмо, присланное Жаном Ги.

Эбигейл сидела, глядя в огонь. Сидела неподвижно. Как восковая фигура. Утратившая человеческую цельность, полностью лишенная способности совершать поступки.

Лакост пододвинула кресло ближе к ней. Потом начала читать вслух с телефона. Услышав первые три слова, Эбигейл ожила. Она так резко вскочила с места, что ее ноутбук упал на пол.

– Откуда это у вас?

– Я вижу, вы узнаёте это письмо, – сказала Лакост. – Вы мне солгали.

Несколько секунд Эбигейл боролась сама с собой, обуздывала свои эмоции, наконец села.

– А вы бы не стали лгать, если бы такое совершил ваш отец? Зачем вам вытаскивать это на свет? Боже мой, да чем вы вообще занимаетесь? Что вы творите?! – Эбигейл Робинсон уставилась на Лакост, ее обуревала ярость, смешанная с изрядной долей замешательства. – Зачем это делать? – не могла успокоиться она. – Ворошить то, что произошло с Марией. С