оставил записку при себе? – спросила она. – Большинство самоубийц так и поступают. Не все, но большинство. Или же он мог легко сделать копию этой записки и положить ее в банковскую ячейку. На тот случай, если оригинал потеряется. Все говорят о нем как о дотошном ученом. Почему же он не позаботился о том, чтобы у такого важного сообщения была копия? И зачем писать Колетт, а не Эбигейл? Она уже вышла из детского возраста – ей к тому времени исполнилось двадцать.

– Может быть, он хотел, чтобы рядом с ней был кто-то близкий, когда она будет читать это письмо, – сказал Гамаш.

– Возможно. Но он мог вложить в конверт отдельное письмо для Эбигейл, в котором мог бы написать, что любит ее и просит прощения. Как будет реагировать молодая женщина, узнав, что из-за нее отец убил ее сестру, а потом покончил с собой? Неужели была необходимость сообщать ей об этом?

– Да, все это кажется странным, – согласился Жан Ги. – Я говорю: зачем вообще признаваться в таком ужасном поступке спустя столько лет?

– Но это другой вопрос, – сказала Изабель. – На самом деле он ни в чем не признается.

– Как же не признается? – Гамаш ткнул пальцем в письмо. – Вот оно – признание.

– Нет, это не признание.

Все трое в едином порыве склонились над письмом.

Изабель чувствовала прикосновение плеча Жана Ги, ощущала исходящий от шефа слабый запах сандалового дерева с ноткой розовой туалетной воды. Он всегда носил с собой частицу своей жены. Она была с ним, как дыхание.

– Черт бы меня побрал! – Гамаш выпрямился, поднес руку к подбородку, уставился на письмо.

– Ты права, – сказал Жан Ги. – Нигде в письме не сказано: «Я убил Марию». А пишет он, – Жан Ги взял письмо, – что несет ответственность за ее смерть. Мол, это его вина и он не может жить с тем, что сделал. – Он оторвал взгляд от письма и посмотрел на Гамаша, на Изабель. – Зная, что это предсмертная записка, мы сами наполнили смыслом все недосказанное.

– И все же вероятность того, что убийство совершил он, остается, – заметила Изабель. – Хотя я обратила внимание, что он ничего такого не написал.

– Еще он пишет… – Гамаш зачитал вслух: – «Это не было преднамеренным. Я знаю». – Он окинул взглядом коллег.

Те кивнули. Неторопливо.

– Не следовало бы ему остановиться на фразе «Это не было преднамеренным»? – спросил Жан Ги.

Они снова одновременно склонились над письмом.

Гамаш, прищурившись от напряжения, пытался осмыслить написанное.

«Почему же ты не признался напрямик? – спросил он человека, давно мертвого, но незримо присутствующего в этой комнате. – Почему ты отправил это письмо Колетт Роберж? Почему написал, что смерть Марии не была преднамеренной? Почему ты покончил с собой?»

В полутьме подвала начала формироваться идея.

– Нужно отправить это в лабораторию. – Гамаш кивнул на письмо. – Пусть снимут отпечатки пальцев и проверят, есть ли ДНК. – Он передал пакет Изабель. – Да, и понадобится заключение почерковеда.

– Oui, patron.

Он смотрел, как она сняла копию. Потом положила письмо в специальный конверт и вручила агенту для доставки в монреальскую лабораторию.

Письмо покинуло стены подвала, и следом за ним устремились мысли Армана.

«Неужели ты и в самом деле убил Марию?»

«Неужели ты убил ее своими руками?»

Он подошел к большой доске, установленной в оперативном штабе технической службой. К доске были прикноплены фотографии. Место убийства. Тело. Тут были и схематические изображения места преступления, лыжни, обержа, костра. Перемещения и взаимосвязи различных людей.

Внизу на доске висели другие снимки.

Бывший спортзал после стрельбы. Фотографии анфас и в профиль Эдуарда, Альфонса и юного Симона Тардифов.

Портрет Юэна Камерона.

Теперь к ним добавились еще две фотографии. Пол Робинсон перед псевдонаучным стендовым докладом ложных корреляций и «последняя» – с Марией, Полом, Эбигейл и Дебби.

Гамаш взял черный фломастер и повернулся к своим коллегам:

– Попытаемся прояснить кое-что. У нас есть несколько сценариев. Первый. Намеченной жертвой новогодней вечеринки была Эбигейл Робинсон.

С этими словами он вписал ее имя в пункт «Жертва».

Рядом под словом «Мотив» он вывел: «Кампания по массовой эвтаназии / шантаж».

В графу «Подозреваемые» он внес имена Винсента Жильбера и Колетт Роберж.

– Не исключается и Симон Тардиф, – добавила Изабель. – Хотя он в самом низу списка.

– Согласен. Другой сценарий, – продолжил Гамаш, – состоит в том, что мадам Шнайдер и была все время намеченной жертвой.

– А мотив? – спросил Жан Ги. – Мы думали, что Марию убила она, но после письма Пола Робинсона…

– Мы не знаем наверняка, является ли это письмо признанием, – сказала Изабель. Она уперлась локтями в столешницу, наклонилась над столом.

– Эбигейл все это время считала, что Марию убил отец, – произнес Гамаш. – Но мы вернулись к другой версии. Может быть, разбирая вещи, она находит что-то такое, из чего делает вывод, что он не убивал Марию. Узнаёт правду.

– Что Марию убила Дебби, – сказал Бовуар.

Арман одобрительным жестом направил на него фломастер, потом повернулся и обвел имя Дебби кружочком.

– А мотив? – спросил он. – По мнению Эбигейл, Дебби становится убийцей не только сестры, которую Эбигейл любила, но и опосредованно – отца.

– Отца, отправившего мадам Роберж письмо, – продолжил Бовуар, – в котором просит показать его Эбигейл, считая, что она и убила Марию. Таким образом он давал дочери понять, что ей ничто не угрожает.

– Вот только она никого не убивала, – проговорила Изабель. – Вы можете себе представить, какими были бы ее чувства, если бы она поняла: ее отец столько лет жил с убеждением, что она убила свою сестру? А потом, не имея на то никаких оснований, наложил на себя руки. И как бы она тогда относилась к Дебби?

– Она бы ее возненавидела, – сказал Бовуар.

Но Изабель отрицательно качала головой:

– Я думаю, мы сильно все усложняем. Мотив, по-моему, должен быть связан с чем-нибудь недавним.

– Так это и было недавно, – заметил Бовуар. – Для Эбигейл.

– Продолжай, – сказал Гамаш Изабель. – Что, по-твоему, произошло?

– Я думаю, правилен ваш первый сценарий. Намеченной жертвой была Эбигейл. Думаю, кто-то на вечеринке увидел ее. Этому человеку была ненавистна программа Робинсон, и он решил не упускать шанса остановить ее.

– А кандидаты у тебя есть? – спросил Бовуар.

– Винсент Жильбер. Может быть, с помощью Колетт Роберж, – предложила Изабель. – У них был мотив. И возможность тоже была.

Гамаш повернулся к доске, принялся разглядывать фотографии, схемы. Что-то не складывалось. Не хватало какого-то маленького фрагмента.

Потом он подошел к столу и перечитал письмо. И начал прозревать.

– Есть еще кое-что, patron, – сказал Жан Ги, занимая место Гамаша у доски.

Он взял красный фломастер и