и теперь только из-за этого три дня подряд мучиться от страха? Ходить по квартире и дергаться от каждого шороха, сжиматься от ужаса, едва заслышав на улице полицейские сирены, при том что внутри все разрывается от нестерпимой боли, которую я все же терпел, каждый раз, все время.

Я – фальшивка, предатель, плохой человек. Оно бы и ладно, сам я с этим справлюсь. Однако сейчас я встречаюсь с Гунвор и это переходит на нее, это она встречается с фальшивкой, предателем, плохим человеком. Она так не считает, как раз наоборот, в ее глазах я – прекрасный человек, желающий всем добра, который заботится о ней и любит ее, именно это и причиняло мне боль, ведь на самом-то деле я совсем другой.

Я включил компьютер и, пока он раскочегаривался, пролистал все, что успел написать. На домашнее задание я забил – в таком состоянии читать о протоязыке было невозможно, меня больше интересовал мой роман, он составлял уже почти пятьдесят страниц, в нем наметилось немало сюжетных линий, некоторые – вполне многообещающие. Но двадцатые годы, время, в которое происходит значительная часть его действия, я представлял себе слабо, я так мало о них знал, и мое невежество мне мешало: боясь анахронизма, я с трудом мог написать фразу. К тому же от тех лет меня отделяла слишком большая временная дистанция, чтобы я мог наполнить их собственной жизнью, той, что бурлила у меня в жилах. Поэтому повествование получалось деревянным и безжизненным, я это видел, но другого у меня не было, и я цеплялся за него, как за последнюю соломинку.

Снизу постучали. Я сохранил файлы, обулся и спустился к Эспену. Он встретил меня в дверях, прижал палец к губам и поманил за собой на кухню. Прямо посреди кухни стояла табуретка, Эспен показал пальцем на потолок, где чернела щель – похоже, он хотел, чтобы я заглянул внутрь.

Я забрался на табуретку, запрокинул голову и вгляделся в щель.

Оттуда на меня смотрела большая черная крыса.

– Она там? Видишь ее? – тихо спросил Эспен.

– Черт! – Я спустился с табуретки. – Гадость какая!

– По крайней мере, теперь мы знаем, в чем дело, – сказал он.

– Надо завтра крысиный яд купить.

– Лучше крысоловки. Я слыхал, когда их потравишь, они подыхают где-нибудь в перекрытиях и там гниют, и попробуй их найди.

– А я слышал, – сказал я, – что им после отравы, наоборот, пить хочется и они убегают из дома. – Прозвучало это странновато, поэтому я улыбнулся и пожал плечами: – А из крысоловки потом придется дохлых крыс руками выковыривать. Мне что-то неохота.

– И мне, – согласился Эспен. – Но надо – значит, надо.

– Крыса есть крыса есть крыса есть крыса, – сказал я.

– Ну что, – Эспен посмотрел на меня, – кофе будешь?

Я кивнул.

– Мне слышно, как ты работаешь. Так настукиваешь, что даже у меня слышно. Я сперва даже подумал, что ты по барабану пальцами колотишь. А потом до меня дошло – да это же он пишет!

– У меня готово пятьдесят страниц, – сказал я, – скоро дам тебе почитать. Если там все бездарно, не стану тратить на это целый год.

– Могу хоть сейчас прочитать, – предложил Эспен.

– То есть мне прямо сейчас принести?

– А почему нет?

– Давай кофе выпьем, а потом я распечатаю, ладно?

Эспен кивнул, и мы прошли в гостиную.

– Я так и знал, что это крысы, – сказал Эспен, – слышал, как они между досками шуршат. И в мусоре у тебя рылись. Больше просто некому.

– Тогда это очень умные крысы. У меня несколько дней назад Гунвор ночевала – так вот, она вечером сделала себе бутерброды в университет, чтобы утром не париться, ей вставать надо было рано…

– И? – перебил меня Эспен.

Я посмотрел на него. Ему что, надоело меня слушать?

Похоже на то.

– Она положила бутерброды в сумку, а когда позже в тот же день развернула бумагу, в ней ничего не было. А бумагу даже не погрызли. То есть залезли в сумку, развернули бумагу, взяли бутерброды и свалили. Крошки, конечно, остались, но тем не менее. Похоже, работала целая банда. И наверняка все спланировала заранее. Может, там, в щели, мы видели главаря?

– Самого демиурга?

– Ага, откуда мне знать? Но как бы там ни было, надо от них избавляться. Если тут будут крысы, Гунвор сюда больше ни ногой.

– С чего это она такая привередливая?

– Ха-ха.

– Это у тебя телефон звонит? – спросил он.

Я замер и прислушался. Да, так и есть.

– Сбегаю отвечу. Заодно и роман распечатаю! – Я вскочил и побежал к себе.

– Алло!

– Привет, это я, – сказала Гунвор, – так ты дома? Я уж думала, тебя нет.

– Я у Эспена был.

– Ты вроде ночью собирался ко мне?

– Да, но уж очень засиделся и так напился, что решил тебя пожалеть.

– Я всегда рада, когда ты приходишь, – сказала она, – и даже если пьяный, не страшно.

– Иногда еще как страшно, – возразил я, – мне до сих пор стремно. Уже два дня. Может, придешь ко мне? Вафель напечем, например? Так хочется чего-нибудь нормального и обычного.

– Давай приду. Прямо сейчас?

– Да, приходи. Не купишь по дороге молока?

– Хорошо. Тогда скоро увидимся. Я еще принесу белье постирать, ладно?

– Конечно.

* * *

Я вставил рулон бумаги дырками в колесики принтера, проглядел последние страницы – первые я знал наизусть, – сверился с бумажкой на столе, на которой записал компьютерные команды, и вывел текст на печать. Каретка принтера принялась ездить туда-сюда, и я, так и не привыкший к этому изобретению, завороженно наблюдал, как мои слова, фразы и страницы будто по волшебству появляются из недр чудо-аппарата.

В чем состоит связь между дискетой и экраном, я понятия не имел, наверняка нечто «говорит» компьютеру, что «н» на клавиатуре соответствует «н» на экране, но каким образом нечто неживое приобретает способность «говорить»? И те же самые буквы с экрана откладываются на маленькой тонкой дискете; достаточно щелкнуть кнопкой, как они вновь пробуждаются к жизни, будто семена, которые сотни лет пролежали подо льдом и при определенных условиях вдруг раскрывают то, что прячут внутри, и расцветают. Ведь буквы, которые я сохраняю, через сотню лет восстановить будет так же просто, как сейчас?

Я разорвал листки по линии перфорации и спустился к Эспену.

– Скоро придет Гунвор, – сказал я, – так что пойду к себе. Но текст – вот. Как думаешь, ты скоро его прочитаешь?

– Наверное, послезавтра закончу. Я тебе скажу!

Я вернулся к себе и, когда пришла Гунвор, приготовил тесто для вафель, а Гунвор сидела на табуретке и наблюдала