втянуться, текст, честно говоря, оказался трудным. У нее я вычитал о Лакане и, чтобы припасть к истокам, прочел книгу в шведском переводе, не менее сложную, во многом оттого, что и его, и ее идеи основывались на чуждом мне структуралистском подходе. Отчасти это подогревало во мне гордость, что я занимаюсь вещами подобного уровня, а отчасти приводило в отчаяние и бешенство, поскольку ухватить эти идеи полностью мне не удавалось. Почти, но не совсем. Вдобавок оба ссылались на неизвестных мне авторов, что не упрощало дела: если я даже и слышал о ком-то, то лишь краем уха, а этого недостаточно, когда изучаешь литературу на молекулярном уровне, залог успеха – точность. Сам же роман «Улисс» понять, напротив, труда не представляло, в нем рассказывалось об одном дне в жизни трех человек, а главы были написаны в разных стилях. Я наткнулся на книгу, в которой анализируются все упоминания о Данте в «Улиссе», и предположил, что мои преподаватели вряд ли ее читали, значит, я смогу свободно ею пользоваться и, возможно, сделаю присутствие Данте у Джойса главным доказательством интертекстуальности романа.

Со стипендии я купил подержанный компьютер «Оливетти» – мне продала его одна из подружек Ингве, девушка по имени Боргхильд, с которой я познакомился, еще когда в первый раз попал в кафе «Опера», она устроилась редактором в журнал «Сюн-о-сегн» и некоторое время крутила с Асбьорном. За компьютер она попросила пять тысяч крон, четвертую часть стипендии, но на кону было мое будущее, поэтому я согласился и теперь впервые в жизни набивал буквы не на бумаге, а на экране. Зеленые футуристические буквы, толстенькие и светящиеся, они сохранялись на маленьких дискетах – так это называлось, – чтобы позже в любой момент их можно было открыть снова. На компьютере была установлена игра яцзы, и порой я часами бросал кости, тоже зеленые и светящиеся. Иногда я начинал день с часовой партии яцзы перед завтраком. Ингве с Асбьорном тоже в нее играли, и, установив новый рекорд, я при встрече непременно хвастался.

Гунвор тоже обзавелась компьютером, я, бывало, брал дискеты к ней и усаживался работать, когда она укладывалась спать и, лежа в постели в каких-то метрах от меня, сопела и ворочалась, как все спящие, – или когда она на весь день уходила в читальный зал. Сам я в университете не показывался, в этом семестре главным для меня оставалась курсовая, а ее, как я думал, вполне можно писать и дома. На деле же выходило, что я частенько вообще ничего не делал – ходил по магазинам, завтракал, читал газеты, смотрел в окно, ходил в магазины пластинок или к букинистам, приходил домой ужинать, а вечера проводил с Эспеном или Гунвор, если, конечно, не шел куда-нибудь в бар просаживать стремительно тающие деньги. Попойки с Эспеном или Гунвор и ее друзьями всегда заканчивались хорошо, я возвращался домой, не теряя себя, а вот напиваясь в компании Ингве и его приятелей, я рисковал сильнее. Как-то раз утром я вернулся домой часов в пять, причем без ключа, позвонил в дверь, потому что в моей квартире, к счастью, ночевала Гунвор, она открыла и испуганно уставилась на меня, но я прошел мимо нее, мне хотелось только спать; как я добрался домой, совершенно вылетело у меня из памяти, да и события предыдущего вечера тоже, запомнился только момент, когда я, стоя перед дверью, не обнаружил ключа.

– Это чья куртка? – спросила Гунвор.

– Моя, ясное дело, – ответил я.

– Нет, – она покачала головой, – у тебя такой сроду не было. А это еще что такое? Да на ней же кровь! Что случилось?

Я посмотрел на куртку. Синяя, джинсовая. А на лацкане кровь.

– Это моя куртка, я ее уже сто лет ношу. Чего ты прицепилась? Я спать хочу, устал ужасно.

Проснулся я в час дня, один, Гунвор ушла на лекции в девять, как обычно.

Время с момента, как я был в «Гараже», и до возвращения домой исчезло из памяти. Дрожащий и напуганный, я вышел в коридор и посмотрел на висящую там куртку. Я ее никогда прежде не видел.

Вполне возможно, что это ничего не значит. Мы пошли к кому-нибудь в гости догоняться, и я по ошибке вытащил из общей кучи чужую куртку. По пьяни и не такое бывает.

Но кровь?

Я прошел в ванную и посмотрелся в зеркало. Ничего, ни следа кровавой струйки под носом.

Значит, куртку испачкали раньше.

Я умылся холодной водой и пошел на кухню. Услышав, что у Юне играет радио, я постучался и заглянул к нему. Он сидел в кресле, вертя в руках конверт от пластинки.

– Кофе будешь? Я сейчас сварю.

Он расхохотался:

– Ну и видок у тебя! Хорошо повеселился ночью?

Я кивнул.

– Кофе выпью, спасибо, – сказал он.

– Я ничего не помню, – признался я.

– Что, трясучка?

– Ага.

– Ничего, пройдет. Скорее всего, ничего страшного не случилось. От тебя, что ли, духами пахнет?

– Нет.

Он опять засмеялся.

– Ну, тогда все нормально. Вряд ли ты кого-то убил!

Однако сам я как раз этого и боялся.

Я включил кофеварку и подогрел в кастрюльке молока. Когда кофе сварился, пришел Юне, достал из буфета чашку, налил кофе и подул на него, поставив ногу на стул.

– Сегодня утром, когда я собирался выходить, сюда приезжали полицейские, – сказал он.

– Ха-ха, очень смешно.

– Да честно! Я спустился вниз, а там, ну, знаешь, возле двери рядом с почтовыми ящиками стояли двое полицейских. Они монтировкой дверь взламывали. И ничего не говорили, вообще ни слова, на меня даже не глянули. Молча возились с долбаной дверью. Полный финиш.

– Это что, облава была, да?

Он пожал плечами.

На первом этаже жили иммигранты, и там вечно ошивалась всякая публика, Эспен говорил, там, похоже, дурью торгуют, и что туда явилась полиция, подтверждало его догадку, но, с другой стороны, возможно, у иммигрантов просто не было вида на жительство или еще каких-нибудь бумажек. Юне со всеми любил поболтать, и с этими нашими соседями тоже пытался, но безуспешно.

– Как там ваша группа? «Кафкаварка»? – Он снова рассмеялся. На его вкус, название звучало слишком по-студенчески.

– Неплохо, – ответил я, – сегодня вечером репетируем.

– А я, кстати, урвал кое-что, – похвалился он. – Хочешь посмотреть?

На выходных он мотался на автобусе аж в Тронхейм, и всего-то ради ярмарки пластинок.

Все, что позволяло не думать о событиях прошлой ночи, меня устраивало, поэтому я прошел за ним в гостиную. Юне достал несколько синглов, все в пластиковых конвертах, в основном норвежский панк и нью-вейв.

– Помнишь вот этих, – он протянул мне Blaupunkt, их сингл «La meg være