Шрифт:
Закладка:
Вспомнил, как перед самым отъездом в аэропорт к их «уазику» солдатик один подбежал и вручил ему стопку писем, попросил на почтамте в Москве опустить. Повторил ещё: обязательно, мол, в Москве, не в Ташкенте, так, мол, скорее… И теперь эти письма, штук двадцать, не меньше, находились в его дорожной сумке вместе с остальным багажом, и тогда, уже сидя в самолёте, удобно откинувшись на приопущенную спинку кресла и поглядывая в иллюминатор, он то и дело возвращался мысленно к ним, они словно подталкивали Павла Сергеевича к какой-то мысли. Он подумал, что неплохо бы отобрать из этой стопки несколько писем, а потом самому, вместе с Генкой-оператором, развезти и вручить их по адресам, по родным и знакомым тех «афганцев». И отснять это всё, и озвучить… Положить эти письма на звучащие голоса — мать или отец, или, скажем, любимая девушка читают письма, и на этом фоне, очень мирно, спокойно звучащем, пойдут кадры, может быть, сразу вот эти, последние, которых, впрочем, могло бы не быть. Как и всей их картины, кстати. А ведь и в самом деле, в который раз думал он, вполне могло случиться такое!..
Был обычный в общем-то рейс: предстояло доставить продукты и медикаменты для военного госпиталя, двое суток с дорогой, туда и обратно. И они упросили майора Чернова, опекавшего их целый месяц, разрешить им эту поездку. И он взял их на свой страх и риск, полагая, что особого риска не будет, потому что недолгая эта дорога с невысоким одним перевалом находилась под постоянным и, казалось, надёжным контролем, да и езжено-переезжено было по ней…
А хотелось Павлу Сергеевичу добраться до того медбата, напоследок отснять ещё хоть один сюжет — из жизни военного госпиталя, и ребята там, слышал, хорошие, молодые хирурги, работают, питерские. К тому же, как обычно под конец съёмок, стали мучить сомнения: всё ли сняли, что надо, не упустили, не забыли ли чего? И чего-то, как всегда, не хватало, и это неопределённое «чего-то» тревожило, не давало покоя, потому что казалось едва ли не самым главным из того, что надо, непременно надо было сделать.
И вот как подарок судьбы — за несколько дней до отлёта, когда билеты на самолёт лежали уже в кармане, «засветилась» эта поездка. Ехали как положено: по «бэтээру» сзади и спереди и пять машин под брезентовыми тентами посередине. Разместились в одной из них, вполне прилично устроились на каких-то ящиках, похоже, с консервами, два солдатика рядом, для личной охраны, и у каждого — по «калашникову» на коленях. И у самих — свой багаж, всё, что надо для съёмок. Две камеры, как всегда, под рукой. Не думали, не гадали, что в дороге, пообещанной быть спокойной, вдруг возникнет такой горячий «сюжет».
Возле самого перевала средь бела дня вдруг застопорили машины, и солдатики, эти двое, что на ящичках рядом сидели, подхватив свои «калаши», тут же высунулись из-под брезента, чтобы выяснить обстановочку. Тут она и «выяснилась» сама! Такое вдруг началось!.. Как Геннадий потом комментировал: «Держи шапки!»
Тут уж трусь не трусь, а работа прежде всего. Да и не было, впрочем, ни страха, ни паники, не успели, наверное: шевелиться надо было…
И Геннадий зашевелился. Минуты не прошло, как пальба началась, как они вслед за теми солдатиками повыскакивали из машины и за камнями залегли, а Геннадий — как только успел? — оторвался от них и вперёд, по камням, по камням, устремился к голове колонны, где вовсю уже шла стрельба. Тут же рядом с Павлом Сергеевичем и майор Чернов появился, вид воинственный, но встревоженный, обругав ни за что ни про что автоматчиков, приказал одному из них подстраховывать «этого сумасшедшего» — так Геннадия он окрестил, и, когда тот парнишка с автоматом наперевес побежал, прикрываясь за машинами, он кричал ему вслед: «За броню его, за броню, твою мать…» Рассердился, видать, на Геннадия. Ну а тот, будто и не было этой пальбы, приловчился в сторонке, за большим валуном и «стрелял» своей камерой, опустившись на одно колено, по своим успевал «строчить» и по тем, по чужим, что свалились, как снег на голову, из-за каменной этой гряды, но, нарвавшись на автоматчиков, прикрываемых пулемётным огнём с «бэтээра», тут же дрогнули и откатились назад. Но макушка горы, перевал этот чёртов, всё ещё продолжал огрызаться, то и дело выбрасывая на дорогу, точно жала, короткие сполохи огня, и в ущелье, с двух сторон стеснившем дорогу, стоял сплошной, незатихающий гул.
Укрываясь за вторым транспортёром, Павел Сергеевич с нарастающим беспокойством, подогретым тревогой майора Чернова, продолжал следить за Геннадием и, похоже, только теперь начал соображать, в какую серьёзную кашу они попали.
А с Геннадием Павлу Сергеевичу просто повезло. За два года совместной работы понял Павел Сергеевич, что Геннадий — оператор милостью божьей и не просто оператор-профессионал, отлично владеющий техникой таких на студии пруд пруди, — но ещё и документалист, хроникёр настоящий. А таким нужно просто родиться, это больше, чем оператор-художник, здесь, как говорят в Одессе, две огромные разницы, потому что так называемые художники, те, кто снимает игровые фильмы, это они могут, скажем, позволить себе такое: не пошёл, не сложился кадр — можно сделать дубль, даже два, даже десять. А у них, хроникёров-документалистов, такой роскоши нет и не будет, им такое даже в сказочном сне не снилось, потому что у них всё как в жизни — всегда один раз.
Так вот, Старостин Генка эту истину не только знал назубок — просто он не умел по-другому работать. И теперь он работал именно так: видел всё и всех и ни доли секунды не забывал о том, что секунды вот этой больше не будет, и не будет ни этих лиц, промелькнувших перед камерой, ни того стремительного, почти каскадёрского броска от машины к машине, от камня до камня, с автоматом наперевес, будто в кадре детективного фильма мелькнувшего; не успеешь, не схватишь — и всё это мимо пройдёт, всё останется там, за кадром, никакими дублями ничего
