каждую минуту смещаясь на крошечное расстояние, чтобы оставаться под Орхоламовым оком по мере того, как оно вскарабкивается на небеса и затем начинает неторопливый спуск к далекому горизонту.

С приходом вечера, предвидя неизбежный приход сторожей, присматривающих за мной, я перемещаю во рту красный осколок, беру его губами и аккуратно приклеиваю обратно к кольцу. Покончив с этим, я принимаюсь осторожно двигать добытый люксин под своей кожей, упаковывая его так, чтобы он оставался только в местах, прикрытых одеждой. Несмотря на многочасовую работу, мне удалось впитать не так уж много, но если мои стражники что-нибудь заметят, все мои усилия пойдут насмарку. Поэтому я перемещаю люксин себе за спину, в ягодицы и бедра. До сих пор со мной обращались с соблюдением приличий, и если так продлится еще хотя бы одну ночь…

Приходит смотритель. Он пару раз начинает принюхиваться, но, очевидно, решает, что у него аллергия на что-то «в этой треклятой стране». Оставив мне ежедневную порцию еды, он выходит, а затем, когда я заканчиваю трапезу, приходит и забирает тарелку.

В следующий раз он заглянет перед сменой караула. Это дает мне два часа. Двух часов более чем достаточно, чтобы умереть.

Дрожащими руками я формирую из синего люксина тонкое острое лезвие – скорее гвоздь, чем нож. Конечно, перерезать вены на запястьях было бы драматичнее, но запястья можно перевязать, и тогда моя жизнь будет спасена. А нож, загнанный в сердце… Это уже необратимо, и к тому же достаточно быстро. Даже если моя плоть меня предаст и у меня вырвется крик, спасти меня будет невозможно.

Я должна была умереть в Гарристоне. Вместе с Юсефом. Я так и не сказала Юсефу, что Гэвин – на самом деле Дазен. Не была уверена в его реакции. Теперь я об этом жалею: он должен был знать, за кого умирает.

Впрочем, нет. Он умер за меня. Ему было наплевать на эту войну, наплевать на Орхолама. Для него было важно поступать по справедливости, а боги и Хромерия – дело десятое. И еще ему была важна я.

Надо было ему сказать. Я ему не доверилась. Это было предательство.

Прости меня, Юсеф. Скоро мы увидимся, и я попрошу у тебя прощения лично… Лично? Или, может быть, мой дух?..

Юсеф не верил во все эти вещи. Надеюсь, что посмертная жизнь оказалась приятным сюрпризом для моего большого медведя.

Я подношу острие гвоздя к своей груди. Гэвин Гайл – а точнее, Дазен Гайл – дал специальное разрешение на самоубийство для тех, у кого прорвется ореол. Однако в меня всю жизнь вколачивали, что убить себя – это то же самое, что и убить другого, и теперь эту мысль трудно отбросить.

Нет, это не убийство. Правильнее будет считать, что я погибла на войне.

– Владыка Света, если это грех, прости мне! Если это святотатство – прости свою заблудшую дочь!

Я делаю глубокий вдох. Приготавливаюсь…

Но что-то мешает мне вогнать гвоздь себе в сердце.

Я – выцветок. Я знаю это. Я чувствовала, как прорвался мой ореол. Я обречена. Мне предстоит сойти с ума. Может быть, я уже безумна.

Однако я не чувствую себя безумной. Я чувствую себя более чем… собой.

Может быть, это и есть признак сумасшествия – неспособность понять, что я сошла с ума? Но нет, это какая-то бессмыслица. Если считать это критерием, то любого человека в мире можно назвать сумасшедшим.

Может быть, меня искушает синий цвет? Да. Это возможно. Но если так, то это искушение с помощью логики. Синий – не какой-нибудь лукавый дух, отдельный от меня, нашептывающий мне на ухо сладкие соблазны, иначе я бы слышала его голос. Но вместо этого у меня есть только смутное понимание, что то, чему меня учили, не соотносится с тем, что я в данный момент испытываю.

Я пробую на вкус идею, которая прежде казалась мне отвратительной: пересоздать свое тело из синего люксина.

Звучит по-прежнему отвратительно.

А как насчет чего-нибудь более умеренного? Например, создать себе постоянные синие наглазники, которые функционировали бы как синие линзы?

Сложная задача. Если лишить глаза доступа воздуха, ничего хорошего не выйдет, это уже доказано. Но если проделать маленькие отверстия…

Так. Я отвлекаюсь на детали – как всегда. Значит… значит, я не изменилась! Я осталась совершенно такой же, как раньше.

Может быть, людей изменяет то, что они извлекают люксин? Может быть, когда ты после прорыва ореола начинаешь извлекать синий, это тебя так увлекает, что ты уже не можешь остановиться? Но я ведь только что извлекала синий… Правда, совсем небольшое количество, это верно, – но я отнюдь не чувствую, будто готова сорваться с цепи.

Я по-прежнему могу убить себя, теперь я это вижу. Путь открыт, и я могу тронуться по нему, когда придет время.

Но в чем смысл кончать самоубийством сейчас? Это ни к чему не приведет. Как это послужит к чести Орхолама, давшего нам свет и жизнь? Если я подожду, то могу получить возможность убить самого Цветного Владыку! Отплатить ему сторицей за гибель Юсефа.

Да. Вот это имеет смысл.

Тугой узел у меня в груди наконец распускается. Я растворяю гвоздь и формирую крохотную соломинку, которую высовываю наружу через дыру в шатре. Если здесь будет пахнуть синим люксином, меня станут обыскивать и обнаружат дырку и кольцо. Мне необходимо избавиться даже от самого слабого минерального запаха. Я набираю в рот синюю пыль и выдуваю люксин наружу, в ночной воздух. Затем проглатываю оставшиеся крупицы и споласкиваю рот разбавленным вином, которым меня здесь поят, чтобы ни одна крупинка не осталась в зубах.

Я буду жить. Я дам им бой в другой день. И я раскрою загадки прорванного ореола!

Я ложусь на свою постель и успокоенно засыпаю.

Медленно, один за другим, отлепляя пальцы от пяти камней, он вдруг подумал, что она никогда не плакала по Юсефу. С момента его смерти она не проронила о нем ни единой слезинки. Ей это просто не приходило в голову.

Глава 64

Кип промок до костей. Холод, словно иноземная армия, вторгся в его тело и проник во все закоулки, опустошая все на своем пути. Возможно, в первую очередь он вторгся в его мозг: Кип ощущал себя снулым, плохо соображал. Кулаки оставались единственными пристанищами тепла в его теле, и только благодаря боли. Шрамы на его левой руке снова вскрылись – он не помнил, как это произошло.

Что-то сползло по его щеке, намокнув под дождем, и он смахнул это ладонью. Поглядел. Что за…

По его спине прополз холод, не имевший никакого отношения к холодному дождю. Орхолам милостивый! На его ладони лежал кусок мозга Нии, дочиста вымытый дождем, голубовато-серый. Очевидно, он прилип к его лицу, когда ей разнесло череп выстрелом, и оставался здесь все это время. Передернувшись, Кип отшвырнул его в сторону.

Надо убираться отсюда. Прежде всего он закутался в оба плаща – без магии, дававшей им жизнь, они выглядели просто как очень светлые поношенные плащи, ничего особенного. Золотые ошейники сами собой повисли за пазухами, как если бы их часто прятали там от посторонних глаз. Кип поднял капюшон большего из плащей – плащ женщины был для него слишком мал, но он все же сумел напялить и его тоже. Материя