его прозвали Пурпурным Медведем. Юсеф терпеть не мог, когда его так называли, считал, что это звучит смешно, а я всегда возражала. Действительно, а как еще его было называть? Он был ростом в шесть с половиной стоп, грудь как бочонок, плотный, заросший шерстью, с густой косматой бородой, длинными темными волосами и густыми бровями – настоящий медведь! И к тому же красный-синий несмежный бихром. Когда его называли Пурпурным Медведем, он глухо ворчал, еще больше закрепляя за собой прозвище.

Его могучая грудь разлетелась на куски, когда в здание за нашими спинами попал снаряд. Невероятно: он стоял, с облегчением глядя на меня, радуясь, что наконец меня нашел, что я не ранена… Его губы шевельнулись – и в следующий момент его не стало.

Я подобрала с земли наши мушкеты, но вместо того чтобы покончить с собой, набросилась на этих мерзавцев. Отыскала орудийный расчет и перебила всех до единого. А потом у меня прорвался ореол.

Сперва я решила, что меня накрыло мушкетным залпом. Я потеряла сознание. Я всей душой поверила, что умираю, – и меня это устраивало.

«Я люблю тебя, мой Пурпурный Медведь…»

Я пришла в себя в фургоне с заделанными окнами. Мне было плохо как «тусклику».

Прошло какое-то время – может быть, несколько недель. В конце концов фургон понадобился для других целей и его увезли из Гарристона. Мне стало получше, и теперь моим жилищем служит этот шатер. До меня долетают обрывки разговоров солдат и крестьян, когда они подходят ближе, но пока что мне не удалось сложить из них ничего, кроме догадок. Очевидно, мы направляемся туда, где находится этот их Цветной Владыка, и покрываем за сутки неплохое расстояние, несмотря на то, что обоз у нас весьма большой.

По оживлению, царящему в лагере в некоторые дни, и запаху дыма, явно не древесного, я понимаю, что мы, видимо, углубились на юг в достаточной степени, чтобы обогнуть Карсосский хребет, и теперь вторглись на территорию Аташа.

Каждый день, перед тем как тронуться с места, меня заковывают в цепи и завязывают глаза, но помимо этого я не терплю никаких лишений. Странное милосердие. Мне уже за сорок, но, будучи воином, я с давних пор подготовила себя к возможным надругательствам в случае, если меня захватят в плен. Слабые мужчины любят унижать женщин – особенно великих, таких, рядом с которыми чувствуют свою посредственность. Я постоянно вызываю в людях такую реакцию.

В чем же тогда состоит их игра?

Я – грозная синяя воительница, можно сказать, легендарная. И я прорвала ореол.

Вот оно! Этот их Цветной Владыка, кем бы он ни был, хочет, чтобы я присоединилась к нему. Он думает, что чем больше он позволит мне погрязнуть в своей синеве, тем больше вероятности, что я сойду с ума и перейду на его сторону.

Давненько я не встречалась с тем, что меня недооценивают. И сейчас мне это нравится не больше, чем когда я была молоденькой девушкой.

Мой шатер невелик размерами; выпрямляясь во весь рост, я касаюсь головой ткани. Мои руки закованы спереди в кандалы, соединенные цепью с железным ошейником на моей шее. Мои лодыжки тоже обмотаны цепями, и вдобавок между ними вставлена железная поперечина, не позволяющая мне сомкнуть ноги. В целом это дает мне достаточную свободу движений, но мало шансов на кого-нибудь напасть. По правде говоря, я не Черный гвардеец; я не знала бы, как одолеть человека голыми руками, даже если бы была свободна. Ну то есть я знаю несколько ударов, но это далеко не значит, что в бою я опасный противник. Если откровенно, без возможности извлекать я такая же беззащитная женщина, как и все.

Но от возможности извлекать я пока не отказывалась.

У меня не забрали мое кольцо – что, несомненно, указывает на то, что Цветной Владыка собирается меня завербовать. Они долго и внимательно изучали вставленный в него рубин, потом так же внимательно рассмотрели мой прорванный безупречно синий ореол и позволили мне оставить кольцо себе.

У меня уходит два дня на то, чтобы сформировать план. Мой шатер красный – через него проходит достаточно света, чтобы я не впала в смятение, как если бы оказалась в темноте, но для цветоизвлечения он мне совсем не подходит. Тем не менее этот шатер сделан из ткани. Встав на цыпочки, мне удается подтащить к себе тот кусок, что обычно скрыт за перекрестьем рамы, и вцепиться в него зубами. Мне потребовалось два дня на то, чтобы прогрызть достаточно большую дыру, чтобы в нее проник лучик чистого белого света, – но недостаточно большую, чтобы ее могли заметить те, кто каждое утро складывает мой шатер.

На следующий день я едва не паникую, обнаружив, что дыры нет на месте. Однако меня не наказывают и никак не упоминают о случившемся, и я понимаю, что произошло. Видимо, в обозе есть и другие пленные синие извлекатели, и наши шатры попросту поменяли местами во время перехода.

Я начинаю все заново. На этот раз мне везет больше: мой шатер остается при мне. На двенадцатый день армия устраивает дневной привал, все собираются вместе на какой-то праздник, шум которого доносится до меня издалека. Неважно; я готова к действию, и мой шатер ориентирован вдоль линии север-юг – самое выгодное расположение для того места, где я прогрызла дыру. Мне удается выглянуть через нее наружу.

Над шатрами натянут широкий белый полог! Я-то думала, что это просто облака рассеивают свет – облака, которые могли бы разойтись перед горячим взглядом Орхолама, предоставив мне кусочек благословенной синевы ясного неба. Однако это белое полотно, дающее доступ свету, но перекрывающее мой цвет. Если бы у меня были очки, это не имело бы значения, – но у меня их нет. Я не Призма, белый для меня так же бесполезен, как и полное отсутствие света.

Так, значит, этот их Владыка не так уж глуп. Должно быть, он понял, что на шатры нельзя полагаться. Я ненавижу его и в то же время не могу не восхититься; но это не заставляет меня прекратить попытки.

Внутренне благословляя Юсефа за подарок, я покрепче сжимаю кулак и принимаюсь чиркать вставленным в кольцо «рубином» о свой наручник. После десятка попыток мне наконец удается найти нужный угол, и верхняя половина камня отлетает, отколовшись вдоль поверхности, по которой она была приклеена. Следующие двадцать минут уходят на обыскивание шатра в поисках отлетевшего кусочка. Найдя его, я кладу камень в рот, чтобы смочить клей слюной. Красная половина камня для меня бесполезна, но, если меня прервут, мне нужно будет как можно скорее приспособить ее обратно.

Нижняя часть, оставшаяся в кольце, – это сапфир. Он совсем крошечный, но если бы он был крупнее, то не укрылся бы от внимания моих тюремщиков. Медленно, осторожно я оттягиваю ткань шатра влево от рамы. До полудня еще два часа, но солнце стоит достаточно высоко, чтобы рассеянный чистый свет пролился сквозь дыру на мой камень – тоненький лучик, крошечная точечка силы. То, что мои руки прикованы цепью к ошейнику, оказалось дополнительным благословением, даром далекого Орхолама, поскольку это позволяет мне отдыхать, не отводя их от нужного места.

Я купаю свое кольцо в этом крошечном лучике, и оно посылает мне тонкие ниточки синего могущества. Проходят часы, на протяжении которых я едва осмеливаюсь моргать,