причем к постановлению депутатов «присоединились почти все офицеры полка». Мотивом ареста и удаления выставлялось: резкое и грубое обращение, недоверие к боевым качествам и несочувственное отношение командира полка к перевороту. Этот эпизод дошел до военного министра в силу настойчивости, которую проявил полк. Телеграмма нач. корпуса, посланная Алексееву, сообщала, что «продолжительные увещевания и беседы с офицерскими и солдатскими депутатами 18 и 19 марта не привели к восстановлению законного порядка». Командующему корпусом удалось добиться освобождения из-под ареста командира полка, но депутаты продолжали настаивать на оставлении избранного ими командира полка, ссылаясь на газетное сообщение о разработке комиссией ген. Поливанова вопроса о подборе высшими начальниками своих помощников. Для уговора полка выехали два члена Гос. Думы. Алексеев законно негодовал на самоуправство, признавая невозможным руководиться проектами, не санкционированными к проведению в жизнь и толкуемыми солдатами «вкривь и вкось», и требовал, чтобы в полку были восстановлены офицеры или полк был бы раскассирован. «При таких условиях работа армии не может итти», – телеграфировал он военному министру. Но в данном случае, по-видимому, формальная правота входила в коллизию с бытовой правдой, и тот факт, что делу 68-го сиб. стрелк. полка придали такое значение, доказывает, что оно не было явлением рядовым в жизни армии в первый период революции. Почти несомненно, что политика сама по себе в этих бытовых столкновениях на фронте стояла на втором плане.ЭКСЦЕССЫ ВО ФЛОТЕ

Если в гвардейском корпусе непосредственно после переворота солдатская масса держалась настороженно, «что-то» ожидая, то в Балтийском флоте барометр, определяющий силу волны взбудораженной стихии – «психоза беспорядка», с первого момента «лихорадочно» колебался; были моменты, когда казалось, что «спасти» может только «чудо». Дневник Рейнгартена, одного из тех молодых энтузиастов, которые сгруппировались вокруг адм. Непенина и мечтали о «новой жизни великой свободной России»327, очень ярко передает атмосферу настроений, царившую в Гельсингфорсе. Только тенденциозность, не желающая считаться с фактами, может привести к выводу, что «лукавая» политика Непенина стоила ему жизни (Шляпников). Мы приводили уже официальные телеграммы командующего Балтийским флотом, опровергающие эту большевистскую легенду. 28 февраля Рейнгартен записал: «Наш начальник и командир, в общем, настроен празднично и сочувствует революции во спасение родины…» В смутные дни Непенин «твердо решился оставаться на взятой позиции», т.е. поддержки Времен. правительства. Он сказал фл.-кап. кн. Черкасскому, и. д. начальника штаба, по поручению товарищей выяснявшему решение командующего флота, что он не выполнит противоположного приказания «сверху», если таковое последует. 2 марта командующий объявил о своем решении на собрании флагманов: «Буду отвечать один, отвечаю головой, но решил твердо. Обсуждения этого вопроса не допускаю». В зависимости от сведений, приходивших из Петербурга, «радость» сменялась «тревогой» у молодых энтузиастов, окружавших Непенина. Но пришел манифест об отречении, и Рейнгартен «на заре новой жизни великой, свободной России» записывает: «Ночь без сна, но какая великая, радостная, памятная ночь счастливого завершения Великой Российской революции». Отметка в дневнике, сделанная в 7 ч. 20 м. утра, была преждевременна. В 6 ч. 35 м. веч. Рейнгартен вписывает: «В общем, кажется, мы идем к гибели…» «От Родзянко приказано задержать объявление манифеста… Что это опять начинается? – с волнением спрашивает себя автор дневника. – Грю весь, все время вскакиваю и хожу». «Нервность растет. Отовсюду слухи о беспорядках, имеемых быть…» «Психоз беспорядка перекинулся сюда: на “Андрее Первозванном” подняли красный флаг». Началось «восстание» на линейных кораблях, арест и разоружение офицеров. Крики «ура» перемешиваются со стрельбой из пулеметов. «Неужели все погибнет?» – вновь мучительно записывает Рейнгартен… Трагически закончилось движение, однако, только во второй бригаде линейных кораблей, которой командовал находившийся на “Андрее Первозванном” к. ад. Небольсин. В записи на 3 марта «флагманского исторического журнала» обострение на адмиральском судне объясняется тем, что Небольсин «в своих выступлениях перед матросами многое скрыл от них. С депутатами, явившимися к нему от имени команды с просьбой (или требованием) показать официальные сведения, Небольсин вступил в пререкания. В итоге был убит адмирал и еще два офицера». На некоторых судах «восстание» окончилось манифестацией даже «патриотического» характера, по выражению Рейнгартена – качали командиров328.

У себя на «Кречете» Непенин обратился к матросам с речью – сказал «все без утайки», потом «стал говорить все сильней, сильней… и закончил: “Страной управляет черт! Я все сказал, я весь тут. Вы скажите: кто за меня, кто против – пусть выйдет!” Кто-то крикнул: “Адмиралу – ура!”, все подхватили, так что я не выдержал – бросился, обнял и крепко поцеловал Адриана. Это было слишком – его качали, а когда успокоились, адмирал сказал: “Найдутся ли среди вас охотники, умеющие говорить?” Вышло много. “Разделитесь по пять. Когда утихнут беспорядки, я пошлю вас… вы скажите все, что я сказал, и скажите, что потом приду я…”» Адмиралу никуда не пришлось идти – к нему на «Кречет» пришли сами – «толпа матросов с кораблей». «Переговоры Непенина с депутатами, – записывает Рейнгартен, – были длительны и очень несносны. Жалко было смотреть на Непенина – так он устал, бедняга, так он травился и с таким трудом сдерживался. К концу речи он воспалился, сказал, что убили офицеров сволочи, что зажгли красные огни и стреляли в воздух из трусости, что он презирает трусость и ничего не боится. Ему долго не давали уйти – все говорили: “позвольте еще доложить” – основной лейтмотив: говорить на “вы”, относиться с большим уважением к матросу, дать ему большую свободу на улицах, разрешить курить и т.д. Когда, наконец, измученный Непенин вышел, команды, прощаясь, ответили дружно и вообще держали себя хорошо, стояли смирно».

Пришла телеграмма Керенского, которая произвела «очень хорошее впечатление и успокоила». Кому-то это не нравилось. «5 час. 15 м., – отмечает дневник, – провокация по радио – “смерть тиранам”»: “Товарищи матросы, не верьте тирану… От вампиров старого строя мы не получим свободы… Смерть тирану, и никакой веры от объединенной флотской демократической организации”». «Какое безумие!.. Опять надо рассчитывать… на чудо…» Некто в сером усиленно сеял анархию в Гельсингфорсе. Какая-то группа, состоящая из «разнородной команды и офицеров, морских и сухопутных», избрала командующим флота нач. минной обороны виц.-ад. Максимова, находившегося под арестом на посыльном судне «Чайка». Непенин согласился на такой компромисс: Максимов приедет на «Кречет» и будет контролировать все поступки адмирала. Через два часа Непенин был убит выстрелом в спину из толпы. Впоследствии, утверждает Рейнгартен, матросы решительно отрекались от участия в этом убийстве. Авторитет Непенина казался опасным тем, кто хотел разложить боевую силу Балтийского флота.