Шрифт:
Закладка:
Она убрала дрожащие пальцы с топорища.
- Он… любил её. По-своему… наверное. Я так думаю. Он принес ей кольцо. Какое-то очень важное… уродливое, как по мне. Сказал, что его сын не должен родиться вне брака. Привел священника… и заставил его повенчать. Мама не была замужем за отцом, а тут, выходит… - Анна скривилась. – Потом он кольцо забрал… вроде как для его сына, а женщины другое должны… он обещал сделать… потом, позже. Там… дома.
- Он собирался её забрать?
- Её. И меня. Даже вещи сложили… он сказал, что нужно дождаться родов. Что беременной опасно уходить… а бояться нечего. Он сделает так, что нас просто не заметят.
Мог бы менталист провернуть подобный фокус? Сильный, пожалуй… хотя нет, тут я не знаю. Но вот спокойно пройти через границу, через все заслоны – вполне.
- Но твоя мама умерла?
- Он. У него голова болела. Часто. И стала чаще… он уходил в лес. Прогулки его успокаивали. Однажды ушел и не вернулся. Незадолго до… того, как все закончилось. Да, - она нахмурилась и потерла виски. – Извини… я сама плохо все помню. Смутно очень. Он мне тоже не верил, поэтому держал… всех держал.
И перенапрягся, засранец.
- Как собирала вещи, помню хорошо. Мамина сумка. Моя… Мама… у нее большой живот. И шевелится это жутко… очень. Потом… потом пропасть. И мама кричит. А в доме никого. Только я, она и Генрих. И еще Васька. Он под кроватью сидел. Он там часто прятался. Этот… не любил, когда в доме было много людей. Наверное, держать их было сложно. Или просто мешали. Но против Васьки, странно, не возражал. Еще сказал как-то, что его сыну понадобится хороший слуга. Что это обычай их рода и все такое… плевать, главное, не гонял. Но и Васька не шумел, чтоб не злить. Под настроение этот Ваську даже учить начинал. Читать там… или рассказывать принимался про то, какой у него род славный и древний. И что Ваське оказана великая честь, а ведь в нем ни капли древней крови.
- А это тут при чем?
- При том… я сама не слишком вникала… то есть, сейчас мне кажется, что он решил, будто у него действительно семья. Мы – его семья. Мама… я вот. Васька. И стал рассказывать… он из древнего рода… очень древнего. И у него обычаи. Например, незаконнорожденные дети становятся… слугами? Не совсем, пожалуй, слугами… они берегут законных. Помогают во всем. И служат… но их ценят. Особо. Защищают. Учат… чему учат? Не помню. И он решил, что Васька тоже станет служить его сыну… тому, который…
- Не родился?
- Родился, - Анна отвела взгляд. – Пытался… она так мучилась. Долго… день или два… и даже больше. Время еще воспринималось так… странно. День. Ночь. День. Как будто за окном кто-то свет включает и выключает. Включает и… Генрих сказал, что она мучилась пять дней… и все никак. Она была сильной, мама…
Анна подняла руки над колодой, глядя на них, на топор. И пальцы дрожали…
- Генрих… сказал, что она умирает. Ребенок большой. Что… он разрезал живот и вытащил… уродца вытащил. Я никогда не видела такого. Он… - Анна обняла себя.
- Вы её похоронили. Там, на дереве.
- Да… я… меня водила туда. Бабушка. Показать… она была недовольна, что мама отказалась от своих, но… потом приняла. И сказала, что я могу вернуться. Сестры могут… мы все, если захотим. Они не очень понимали, а я вот старшая. И все помню. Как она рассказывала. И что делала. Тогда… тогда я еще подумала, что мама ведь не отказывалась от веры. От богов.
И сделала единственное, что могла, чтобы отпустить душу.
Надо с Бекшеевым говорить.
И с Одинцовым. Звать менталиста, чтобы заглянул в чужую память, вытряс из нее то, важное, что там есть. И отпускать Анну нельзя.
Задержать…
Я ведь могу найти причину и задержать её?
Только куда её девать, задержанную? В участок? Там еще пахнет кровью. И люди… не верю я местным. Пустят слух, до конца не разобравшись. И с радостью обвинят сразу во всем. Анну ведь не любят. А это удобно, делать виноватыми тех, кого не любишь.
- Генрих помогал… нарядить… собрать… и наверх он тоже поднял. Он сказал, что их обычаи не отличаются, что… там где-то есть родовое древо, которое помнит всех мертвецов. Что они лежат год под открытым небом, а потом их отправляют в склеп. Хотя он не слишком любит говорить о прошлом. Он мог бы уйти на самом деле… как ушли остальные. В Бешицке ведь много немцев было. И уходили они, пусть в спешке, но не настолько, чтобы не догнать… а он остался.
- Почему?
- Потому что была я. И еще… Васька. Васька называл его папой. Глупый. Он не помнил отца. Совсем…
Анна закрыла глаза и сказала:
- Ты ведь теперь меня не отпустишь?
- Прости, но…
- Знаю. Я сама все время думаю, а что, если это я? Что, если во мне кровь очнулась? Бабушка говорила, что женская, она… она иная… такая, что мужчин на страсти тянет… что… голову теряют они. И все сделать готовы за ради этой страсти. Как отец все делал для мамы. Или этот немец… он тоже голову ведь потерял. Только… ошиблась она. Нет во мне этой крови. Ради нас лишь Генрих что-то да делал, и то скорее ради Васьки, чем ради меня. А теперь я для него не могу…
Она потрясла головой.
- Опять болтать станут.
- Не станут, - я почти решилась. – У тебя тут много еще?
- Не особо. Шаныгин вечно опаздывает, но если что, отдам все Закутевой, она заберет…
- Ты… возвращалась потом? К матери?
- Ольха упала. Я знаю. Я… я увидела её. И забрала. Отнесла… в дом отнесла, туда, где бабушка жила. И дед. Я подумала, что, может, ей там лучше будет, чем просто в лесу? Склепа у нас нет. А куда мертвецов относили, я не знаю.
- И в шкаф засунула.
- Маму? Я? –
