Шрифт:
Закладка:
Это она спросила без особой надежды. Но я кивнула. Помогу. Отчего же нет.
Туши, заботливо укрытые ветошью, пахли свежей кровью. И пусть её было немного, мясо казалось чистым, но все одно ведь пахли. Я принюхалась, пытаясь уловить тот самый аромат волчьей травы, который должен был бы прорваться, если бы…
- Вот, сюда кидай.
- А чего на месте не порубишь?
- Так… народец… я сперва рубленое возила. Так начали говорить, что, мол, хорошие куски себе забираю, плохие подсовываю, - Анна протянула мне тряпку. – Что мешаю старое с новым. Так что теперь проще. Пришел, увидел. Я порубила. Забрал.
В этом был свой смысл.
- Ты… работников искать не пробовала?
- Работников? – она усмехнулась. – Приходили тут ко мне с предложением… сперва от Матильды. Потом от Василька… в жопу таких работников, - высказалась она предельно прямо.
Вздохнула. И руку к голове вскинула, поморщившись.
- Болит? – спросила я.
- Бывает временами… пройдет сейчас. Я уже привычная.
- А к целителю?
- Ходила… сказал, отдыхать больше надо. Смешно, - она даже фыркнула, до сих пор удивляясь совету столь нелепому. – Куда отдыхать-то… а работать кому? Работники вот… Еще приходили… те, что осчастливить хотят. Не в жены, а так… и думают, что если я баба – то слабая, что они меня подомнут и хозяйничать станут. Толку от таких… одни проблемы. Я, как Генриху плохеть стало, всерьез думала ферму продать. Денег бы хватило… уехать вон куда, где…
- Никто не знает?
- Да, - взгляд она тоже выдержала. – Никто. Васька… или добрые люди?
- Все понемногу, - не стала врать я.
- Осуждаешь?
- С чего бы?
- Да… мало ли. Ты же воевала. А я… вот… меня тут знаешь, как называли?
- Нет, - я киваю криворотому мужичку, что выныривает откуда-то из переулка, чтобы прервать беседу. Он недовольно крутит носом, ворчит и причитает, заставляя Анну ворочать тушу влево и вправо. Наклоняется, обнюхивает её. Трогает пальцами и трет их. И торгуется, торгуется. Настолько, что даже у меня возникает желание отвесить ему затрещину.
Но Анна терпелива.
И я жду, когда она закончит торг, а потом молча нарубит тушу под ворчание этого мужичка, который все одно недоволен.
- Так чего не продашь? – спрашиваю, зная ответ.
Потому что не купят. По нормальной цене. А если и купят… с деньгами ведь и пропасть можно. Леса тут густые, и людей в них пропадает изрядно. Мне ли не знать.
- Видишь, сама до всего дошла. Умная, - она скалится, и я замечаю, что зубы у Анны желтоватые и неровные. – Я и Ваське то же говорила, а он… бестолочь.
Это было сказано мягко.
Бестолочь…
И… вот могла бы она? Подобраться близко… к пьяным, пожалуй. В женщине не видят опасности. И будь Анна хоть сколько бы красива, я бы и решила, что она убивала. Опаивала, заманивала к себе на хутор, а там… но она не была красива. Напротив, сейчас были видны и седина в коротких её волосах, и ранние морщины, и массивность черт.
Нет…
Такая, если и заманит, то самогоном. Или вот салом… но и не отпускало меня что-то. Мешало, не позволяя уйти.
- Твоя мать… умерла во время войны?
- В самом конце уже, - топор провернулся в руке и ушел в колоду едва ли не на половину клинка. – Когда наши вплотную подошли. Она была беременна… этот урод очень хотел ребенка. Магом был. Сильным… настолько сильным, что… это странное чувство, когда смотришь человека и одной частью души ненавидишь его, а другой половиной – счастлива и готова исполнить все, что только скажешь. Совсем все… и плачешь, когда он отворачивается, потому что кажется, что он бросил тебя… когда он доволен, может сделать так, что ты будешь счастлива. Просто счастлива. Настолько, что забудешь обо всем и всех… о сестрах, брате, матери… о том, кто ты есть. Имя и вообще… а может сделать так, что будешь лежать и рыдать от боли. Вот тут.
Анна коснулась виска.
- И эта боль, она не физическая. Она как тоска… смертная… от всего мира. И в петлю бы с этой тоски… да что там, петля – это, считай, избавление. Но нельзя. Запретил…
Менталист.
Чтоб его… менталисты всегда вызывали у меня ощущение такое вот… страха, что ли? И главное, те, с кем случалось встречаться, они были слабыми. В госпиталях там… и психолог, который со мной работал, тоже дар имел, но едва-едва выраженный. И для использования его должен был взять письменное согласие пациента. Я дала. Еще когда надеялась, что этот вот чудесный дар избавит меня от боли. Но… не помогло.
Не люблю вспоминать.
- Голова у меня от него и стала болеть…
Девочка, уловив настроение, заворчала.
- Зубастая… - произнесла Анна с одобрением. – И раз уж так… спрашивай. Для дела? Думаешь, это я? Или Васька вон? Свихнулись… может, и свихнулись. Я видела, как это бывает… когда мама вдруг начинала кричать. Он поставил меня к ней. Помогать. Присматривать. Чтобы она себя не убила. Она тоже его ненавидела. Он папу убил. Прямо у нее на глазах. И… как… не сам… заставил. Дар револьвер и сказал, что если тот настоящий мужчина, то… а потом улыбнулся. И отец сунул револьвер себе в рот. А потом…
Она отвернулась.
- Извини.
Я не видела, как умерли мои родные. Я нашла тела. И… хоронила их, как умела. Пусть не по обычаю, пусть… Но все равно самой смерти не видела.
- Мама… она пыталась его убить. Его это забавляло… а потом у нее началось что-то. С головой. Она переставала помнить, что делает. Однажды руки порезала. И утверждала, что это не она, что… рука сама. И главное, даже когда он заставлял, она все равно не могла вспомнить.
- Разум, - говорю ей, - хитрая штука.
Бекшеев объяснил бы доходчивей. Или Одинцов. Он про менталистов точно знает больше моего. И про мозг. Я же…
- Так… тогда он меня и взял в дом. Чтобы следила. Я видела, что она… замирает, уставившись в стену. И сидеть так может час или два… и три. У нее рос живот. Быстро. Это неправильно, когда так быстро и большой. Он очень её берег.
