— Закончилось! Закончилось!

Но нам слишком часто повторяли, что не стоит ждать такого финала еще как минимум год. И когда этот парень сказал, что Китай победил и навсегда изгнал японских империалистов, мы не поверили своим ушам!

Все плакали от радости: Хулань, тетушка Ду, кухарка, даже наши мужья. Видела бы ты эти счастливые слезы и слышала бы эти крики! Мы не могли сидеть и не могли стоять. Хулань воздела руки к небу и благодарила богов, и, конечно, порвала платье подмышками, хотя тогда еще этого не поняла.

Через несколько минут к нам пришел еще один пилот, потом еще и еще. Каждый раз, когда кто-то новый подбегал к нашему порогу, мы просили первого пилота рассказать, как он услышал это известие и как поверил, что оно правдиво.

Все что-то говорили, кроме меня. Я тоже плакала и смеялась, делая вид, что прислушиваюсь к разговорам о чудесной новости. Но на самом деле мое сердце билось с бешеной скоростью, мысли путались, и ноги были готовы бежать потому, что я вспомнила о своей мечте. Теперь у меня появился выбор. Я могла вернуться в Шанхай, написать письмо отцу, обратиться к дядюшке или Пинат. Я не сомневалась, что кто-нибудь мне обязательно поможет и скоро я сумею начать новую жизнь.

К полудню все было решено: мы выезжаем из Куньмина на следующее утро. Нам не хотелось провести ни единого лишнего дня в этом месте, даже чтобы продать мебель. Мы предпочитали все выбросить.

Представляешь, как мы были взбудоражены? Все мы застряли в Куньмине на семь лет, а я в ненавистном браке — на восемь.

В этот день мы стали пересматривать и упаковывать вещи, решая, что взять с собой, очень быстро, не дольше, чем произносили: «Это, а не то». Данру было уже пять лет. Ох, как же он плакал, когда узнал, что с нами не поедет его любимая кроватка, сплетенная из пеньки!

— Хватит реветь! — прикрикнул Вэнь Фу.

И Данру, который боялся отца, замолчал. Но на этот раз Вэнь Фу пребывал в хорошем настроении и больше не стал бранить сына.

— В Шанхае я куплю тебе кровать еще лучше, — сказал он. — Даже не просто кровать, а маленькую деревянную машинку с матрасом. Все, теперь улыбнись.

И бедняжка Данру растянул губы как можно шире.

На следующее утро мы покинули Куньмин. Но в этот раз нам не пришлось ехать в кузове грузовика. Вместе с Хулань, Цзяго и другими пилотами мы уселись в автобус. Тут осталось не так много военных, поэтому в автобусе было достаточно места. В нашем с Вэнь Фу и Данру распоряжении оказалась вся скамья, и я с ребенком на руках села у окна. В этой поездке у нас было много багажа, а не только один чемодан, — даже матрасы с клеенками на случай ночлега без удобств.

Когда автобус тронулся, все, кроме меня, обернулись, чтобы бросить последний взгляд на наш дом. А зачем мне было смотреть на место, в котором я утратила все надежды? В свои двадцать семь я уже хотела забыть все, что случилось со мной в жизни. Мне хотелось смотреть только вперед.

Я обратила внимание на то, что улицы очень многолюдны. По дорогам ездили автобусы и грузовики, шли люди с пожитками, привязанными к палкам. Мы выбрались из города, за городскую стену, и поехали мимо деревень к вершине горы. Я не находила себе места от волнения. Мне все время хотелось всех торопить — так же, как когда я думала, что нас догоняют японцы. Только на этот раз я боялась, что если мы сейчас не уедем, то кто-нибудь нас догонит и скажет: «Произошла ошибка. Война не закончилась. Мы должны вернуться».

И вдруг один из пилотов действительно крикнул: «Стоп!» и побежал по проходу, давая водителю какие-то инструкции и указывая на обочину дороги. Автобус зарычал и остановился. Мне пришлось прикусить себе руку, чтобы не разрыдаться в голос. Три пилота торопливо вышли. Я подумала, что на нас напали, и решилась встать и выглянуть в окно. Но тут же от всей души расхохоталась. Летчики фотографировались!

Один замер в смешной позе, многозначительно указывая в небо, словно там было что-то необычное. Я тоже посмотрела вверх. Знаешь такое странное ощущение, когда просыпаешься после долгого и очень запутанного сна? Мне показалось, что я никогда до этого не видела Куньмин. Потому что сейчас взору предстали не просто обычное небо и обычные облака. Небо было такого оттенка, что разум отказывался поверить глазам: ярко-синего, сапфирового. А три облака походили на огромные подушки, разложенные в ряд в ожидании, пока на них опустятся боги. Я увидела большую птицу, чьи крылья снизу переливались радужными красками, и склоны холмов, покрытые зеленью, и деревья, касающиеся ветвями земли. Вдоль дороги росли самые разные цветы, а вдали виднелся старый город с мирно вьющимися улочками и выбеленными стенами, с этого расстояния казавшимися белоснежными.

Но меня не радовала вся эта красота. Наоборот, сердце мое наполнилось горечью от того, что я не замечала ее, пока не стало поздно.

По дороге в Учан я увидела, что сотворила здесь война. Почти в каждой деревеньке у низких глиняных хижин провалились или слетели крыши, рухнули стены.

Кое-где их пытались подлатать, вставив в пролом старую столешницу, либо соломенный матрас, либо дверь от машины. Однажды я заглянула в зеленую долину и заметила среди высокой травы дюжину странных черных пеньков. Издалека они выглядели глыбами угля, беспечно выброшенными на улицу. И лишь потом я поняла, что мы проезжаем место, где когда-то стояла деревенька, а эти глыбы — дома, сгоревшие несколько лет назад. Никого не осталось, чтобы отстроить жилища заново.

Но чаще всего на дороге я видела изможденные голодные лица. Так много лиц, и старых, и молодых, все с одинаковой печатью горя. Эти люди рылись в мусоре, собирая объедки в тощие сумы. Заслышав наш автобус, они бросали свои пожитки и складывали руки просительной лодочкой.

— Маленькая мисс, взгляните на нашу нищету! Проявите сострадание! Сжальтесь! — рыдали голоса, и лица постепенно исчезали из виду, потому что автобус ехал дальше, оставляя голодающих на обочине.

У меня все внутри сжималось от этого зрелища.

Каждого из пассажиров автобуса терзали собственные тревоги. Мы слышали, что обнищавшие люди становились разбойниками, сбивались в банды и грабили по всей