стране, особенно свирепствуя в горных районах. Когда нам надо было нанять лодку, чтобы переплыть озеро Дунтинху, нас предупредили, что пираты уже успели захватить много таких лодок и не колеблясь перерезали пассажирам горло. Гоминьдан утверждал, что за преступлениями стоят коммунисты, но тетушка Ду по секрету сказала нам, что это неправда. Дочь втайне написала, что сейчас коммунистов винят во всех бедах Китая. Так что конец войны с японцами не принес долгожданного мира.

Только добравшись до Учана, где мы должны были переночевать в отеле, мы с Хулань поняли, что больше не увидимся. Отсюда они вместе с тетушкой Ду направлялись далеко на север, в Харбин, куда получил назначение Цзяго, чтобы проследить за капитуляцией японских войск. Важно было, чтобы капитуляцию принимал именно Гоминьдан, а не коммунисты. А Вэнь Фу, Данру и мне предстояло путешествие на поезде на восток, в Нанкин и оттуда лодкой — до Шанхая.

Эти восемь лет мы с Хулань часто спорили и ссорились, но расставаться нам было очень грустно. В тот вечер в отеле мы проговорили много часов, пока у нас не стали слипаться глаза. На следующее утро мы медленно позавтракали, все теми же простыми блюдами: рисовой кашей и мелкой красной фасолью. Поев, мы обменялись адресами. Я дала Хулань адреса отца в Шанхае и дядюшки на острове. Она переписала для меня харбинский адрес, который дал ей Цзяго. А потом мы обе отправились в свои комнаты: поискать в чемоданах что-нибудь, чтобы подарить друг другу на прощание.

Хулань подарила мне две пары хороших спиц для вязания: тонкие и потолще. Я подарила ей мой лучший свитер, связанный собственноручно. Голубой, с красивым рисунком, который я тоже придумала сама. Мы посмеялись над тем, что оба наших подарка объединены одной и той же мыслью: инструменты для вязания и результаты этого труда. Цзяго подарил Вэнь Фу перьевую ручку, а Вэнь Фу ему — бутылку американского виски.

Вдруг я обратила внимание на тетушку Ду, игравшую с Данру. Она стала моему сыну как бабушка. Я вернулась к своему чемодану, чтобы найти что-нибудь и для нее. Я вспомнила, как ей нравилась голубая бутылочка из-под духов, которой я иногда давала поиграть Данру. Я вынула ее, немного подержала на свету, а потом вернулась в общую комнату и подарила ее тетушке Ду. Та очень громко протестовала:

— Да зачем она мне нужна?

Когда я просто вложила ей бутылочку в руку, она расплакалась и сказала, что ей стыдно это у меня забирать.

— Мне нечего дать тебе взамен, — сказала она.

— То, что я вам даю, тоже не имеет ценности, — сказала я ей тогда. — Это просто кусочек цветного стекла, чтобы вы, посмотрев на него, вспоминали одну глупую женщину и ее сына.

Перед расставанием мы с Хулань держались за руки. Мне хотелось попросить у нее прощения за все ссоры, но я не знала, как. Поэтому просто сказала:

— Мне кажется, красных фасолин было именно сто.

Она сразу поняла, что я имею в виду нашу последнюю размолвку в Куньмине, и покачала головой, плача и смеясь одновременно:

— Нет, ты, скорее всего, была права. Всего лишь пятьдесят, не больше.

— Нет, сто, — настаивала я.

— Нет, пятьдесят, а то и меньше, — твердо объявила она. А потом застенчиво добавила: — Наша семья тогда была так бедна, что мне каждое утро приходилось пересчитывать горку фасоли, чтобы разделить ее между сестрой и мной. Одну ей, одну мне, одну ей, одну мне. Так что, как видишь, о сотне я могла только мечтать.

Добравшись до порта в Шанхае, мы не отправились прямиком к родителям Вэнь Фу, что нам полагалось сделать. Когда японцы захватили Шанхай, его родители переехали в глубь страны, и чтобы добраться до них, нам надо было еще день ехать на поезде. Вот Вэнь Фу и настоял, чтобы мы сначала поехали к моему отцу. Наверное, он мечтал, что мы поселимся в роскошном доме. К тому же муж вынашивал разные идеи о ведении бизнеса в Шанхае, где дела пойдут лучше, чем на острове с его крошечными деревушками. Он не говорил, чем именно намерен заняться, да я и не спрашивала.

— Твой отец, конечно, захочет, чтобы ты жила с ним, ты же его дочь, — сказал Вэнь Фу.

Он все еще носил форму летчика, явно считая, что все должны встречать его, одного из великих победоносных воинов, с восторгом.

Я не стала спорить. Мне тоже хотелось сначала увидеться с отцом. И я думала не только о его помощи. Я надеялась, что отец обрадуется мне.

Из порта мы наняли машину, чтобы отвезла нас прямо к дому. По дороге Вэнь Фу вполголоса напевал какую-то песенку, а Данру увлеченно смотрел в окно, то и дело вертя головой, чтобы не упустить ничего в этом большом незнакомом городе.

— Мама, смотри! — воскликнул он.

Он показывал на индуса в красном тюрбанерегулирующего движение.

Маленькой я плакала, стоило мне увидеть индусов-регулировщиков. Это потому, что одна из жен отца сказала, что, если я не буду слушаться, она отдаст меня «красным тюрбанам» и они заколют меня своими острыми бородами.

— Не бойся, — сказала я сыну. — Видишь этот тюрбан у него на голове? Он всего лишь выстирал белье и так вывесил его сушиться.

Мальчик попытался привстать на сиденье машины и рассмотреть индуса получше.

— Не учи его всякой чуши! — сказал Вэнь Фу, и Данру тут же сел.

Сейчас меня восхищали и многолюдность, и городской шум. Казалось, ничего не было разрушено или повреждено, ничего не изменилось. Во всяком случае, на центральных улицах. Гудели машины и такси, между ними сновали велосипеды, а на тротуарах процветала жизнь во всевозможных формах: богатые торговцы в дорогих костюмах, крестьяне, толкающие перед собой тележки с овощами, школьницы, держащиеся за руки, современные женщины в самых модных шляпках и туфлях на высоченном каблуке, которые знали, что на них все смотрят с завистью.

На улицах встречались и иностранцы, но не часто, это я хорошо помню. И шли они не такой уж уверенной походкой и с куда меньшей гордостью, чем раньше. Переходя дорогу, иностранцы внимательно оглядывались по сторонам, уже не думая, что ради них готов замереть весь мир.

Когда мы подъезжали к дому, я думала, как рассказать отцу о своем браке и объяснить, почему хочу развода.

Я заставила себя вспомнить о том, что произошло с Ику. Я скажу: «Отец…» И заплачу. Я скажу:

«Он кричал: пусть она умирает, мне нет до нее дела.

Это он дал ей умереть!» Я вспомнила,