– Как это называется? Трах-хата? – Лукаш смотрит на Быля, который снова смеется.

– Ага, трах-хата, да, – ржет Быль. Прикуривает вторую сигарету от первой. Курит красные L&M, как и тогда, когда мы были в школе.

Эта ситуация потихоньку начинает походить на какой-то эпизод из «Отпускных дневников» [89] или другого какого шоу, которые сегодня смотрит две трети Польши: парадокументалистика о каком-нибудь Януше, который на отдыхе «ол-инклюзив» подсыпал червяков в десерт и теперь требует возврата денег, а тем временем его дочка Сандра беременна близнецами от пятерых инструкторов водной аэробики. Может, что бы ни случилось в Зыборке, в конце окажется и в «Отпускных дневниках», мясным ежом, Шекспиром на денатурате.

В свете лампочки видно, что на груди у Быля множество мелких царапин. Когда он на миг поворачивается к двери, оказывается, что на спине их у него – еще больше.

– Магда там? – снова спрашивает Гжесь. – Потому что я должен с ней поговорить.

– О чем? – искра сигареты Быля летит на пол.

– Открывай, Былинский. Открывай, а то я позвоню в полицию и пойдешь в тюрьму за изнасилование, потому что мы все знаем, сколько ей, – когда Агата смотрит на него, в глазах ее усталость профессиональной учительницы. Она видела уже тысячи таких дуроломов, как он. И ни один из них не произвел на нее никакого впечатления.

Быль опирается о косяк. Сплевывает на коврик, настолько точно, что гасит плевком тлеющий окурок.

– Не знаю, о чем это вы, но я не хочу с тобой ссориться, старик. Честно. Я не трогаю чужого. Не тяну лапы к не своему. Но ты должен меня понять.

Квартира выглядит как бордель в новой высотке. Тут полумрак, стены покрашены в ярко-красный, на стене висит плакат с молодой Моникой Беллуччи. За прихожей кухня, на стене включен телевизор, такой большой, что заполняет почти все помещение; в углу – матрас. На матрасе – девушка под одеялом, натянула его себе на лицо. У нее крашенные в ржаво-красный цвет волосы, резкие птичьи черты лица, кожа цвета скисшего молока. Это она была в «Андеграунде», когда Быль меня зацепил. И еще она девушка из телефона Камилы.

– Надень что-нибудь на себя, Магда, семейство Гловацких пришло с тобой поболтать, – говорит девушке Быль. Показывает на початую бутылку сладкого розового «карло росси» на столе и на шеренгу закрытых пока что банок дешевого пива. Агата качает головой. Стоит ближе прочих от него, заграждая Гжесю и мне дорогу к нему и девушке. Под столиком стопка «Плейбоев», фитнес-журналов, пара порнух на DVD с заправок, ароматическая свечка. В углу – брошены шмотки.

– Надень что-нибудь, – повторяет Быль. Открывает одну из бутылок с вином, отпивает глоток, вытирает губы.

– Я, сука, что, должна встать голой при всех и одеться? – спрашивает девушка.

– Нет, ты должна чем-то, сука, обернуться, пойти в сральник и там одеться, – повышает он голос. Только теперь понятно, что он нервничает точно так же, как и она.

– Я ни с кем не говорила, – голос девушки прорезает тишину, густую, словно бутапрен. Она напугана, но пытается это заболтать, внаглую.

– Как это, сука, ни с кем не говорила? Как это не говорила – может, никого ни о чем еще и не спрашивала? – Гжесь повышает голос.

– Ничего не знаю. Ничего не знаю, отстаньте от меня, – говорит она.

– Ты детей у меня отобрала. Детей у меня отобрала, лахудра сраная, – отвечает Гжесь, но Агата хватает его за руку и останавливает. Подходит к девушке, становится над ней, легонько, но решительно тянет ее. На короткий миг становится видно тело девушки: худое, бледное и мальчишечье.

– Золотце, мы ничего плохого тебе не сделаем, – говорит странно теплым голосом Агата. – Не сделаем тебе ничего плохого. Хотим только поговорить.

– Ты, шалава, детей у меня забрала, за пару злотых, – Гжесь старается не кричать. В результате кажется, что он хрипит.

Девушка сильнее прижимает к себе одеяло.

– Иди, котик, оденься. Натяни что-нибудь на себя. Могу пойти с тобой, если хочешь, – говорит Агата. Девушка только качает головой. Видно, что ее слегка трясет.

Наконец заворачивается в одеяло и медленно направляется в сторону ванной.

Быль, кажется, вот-вот расплачется. В последний раз он выглядел так, когда отец, после его восемнадцатилетия, отобрал у Быля ключи от машины, когда тот выпил три бутылки дешевого вина, закусил баночкой своей прославленной макумбы, а потом въехал в забор соседей и убил их кота.

– Ты разве не живешь теперь в Голландии? – спрашиваю я, лучшей темы все равно не найти. Мне кажется, все здесь липкое, в воздухе разлит сладкий, вонючий жир, мои ботинки и одежда с каждой секундой покрываются какой-то тонкой, твердеющей пленкой смердящего клея.

– У меня отпуск. Еще пара дней.

Быль наконец тянется к куче одежды под стеной. Вытягивает оттуда потрепанную футболку с рисунком Польши на футбольном мяче. Закуривает новую сигарету. Когда выпрямляется, что-то простреливает ему в спине, по лицу проходит болезненная гримаса – словно бы он раскусил что-то отвратительное на вкус.

– Это от ношения ящиков, – говорит он.

– А знаешь, Былинский, я слышала, что это не отпуск, что тебя выгнали взашей с той фабрики. Что сперва ее владелец, украинец, потерял из-за тебя руку, да? И когда тебе провели тест, оказалось, что на завтрак у тебя была пара пива. Я все знаю от твоей матери, не смотри так на меня, – поворачивается в его сторону Агата.

– Слушайте, что вы, собственно, тут делаете? В чем дело? Вы стали иеговистами? Хотите поговорить с ней о конце света? – Быль тычет пальцем на дверь в ванную, откуда так никто и не выходит.

– Так сколько ей? – спрашивает Агата.

– Ты, Лукаш, отвезешь потом Чокнутому ключи? – Быль осматривается снова, словно что-то ищет.

– А ты не можешь? – Лукаш не отрывается от игры.

– Нет, не могу, – отвечает тот.

Еще некоторое время он осматривает комнату. Наконец поворачивается к Агате.

– Если серьезно, без шуток, то это моя девушка. Если хотите чего-то от нее, должны сперва поговорить со мной, тут без вариантов, – Быль тычет пальцем в дверь ванной, откуда не слыхать ни звука.

Гжесь придвигается в сторону разбросанных по столу бутылок и банок. Берет одну из них в руки. Агата пытается его остановить, но Гжесь качает головой. Открывает банку, делает большой глоток. Лицо у него моментально изменяется, словно расслабляются все черты, по ним разливается облегчение.

– Осторожней с ней, – говорю я Былю. – Она делает людям херню за деньги. Правда. Просто осторожней, старик. Тут даже не проблема в том, что она несовершеннолетняя.

– Думаешь, он этого не знает? Что она за деньги делает разное? – спрашивает Гжесь.