Шрифт:
Закладка:
И только потом, словно в награду, нарисовала на полях маленький череп Карателя, топор, пентаграмму, спираль и перепуганного всем этим человечка, хватающегося за голову.
«Может, я таким способом отработал пять грошей аванса», – подумал я.
Хоть что-то.
«Я ходил по неасфальтированной дороге и смотрел в окна соседей».
«Десять грошей», – подумал я, поймав себя на том, что по-настоящему развлекаюсь.
– Едем! – крикнул мне на ухо Гжесь. Я даже не слышал, как он открыл дверь.
– Куда едем? – я вынул наушники из ушей.
Понял, когда увидел, что за ним стоит Лукаш, сунув руки в карманы уже другой черной куртки.
– Да справимся, это ведь малолетки, – сказал Лукаш.
– Не в этом дело, – сказал ему Гжесь, а потом повернулся ко мне и произнес:
– Будешь контролировать меня, чтобы я не накосячил.
Я закрыл тетрадь. Положил ее на опоры столика, под столешницу, вместе с ручкой.
– А ты что делаешь? Рисуешь? – спросил Гжесь.
– Да, – ответил я.
– Я с вами поеду, – сказала Агата, спускаясь по лестнице.
– Зачем? – спросил Гжесь.
Не ответив сразу, она надела старое пальто с вешалки. Похлопала по карманам.
– Именно затем, чтобы ты не накосячил, – сказала.
– Миколая хватит, – ответил он, указывая на меня.
Последнее, чего мне бы хотелось, это снова ехать в очередную обитую деревянными панелями нору. Я предпочел бы пустую тетрадь, каракули на полях и TVN с выключенным звуком.
– Не знаю, хватит ли его. С того времени, как они сюда приехали, косячить у тебя стало получаться еще лучше, – Агата повернулась в его сторону.
– Поцелуй меня в жопу, ладно? – ответил Гжесь.
– Я, простите, говорил, что толпе там не место… – начал Лукаш, но она глянула на него и обронила быстро и холодно:
– Лукаш, не говори мне, что мне делать в моем собственном доме.
– Если хочешь, можешь остаться и порисовать.
Гжесь надевал ботинки. Когда наклонился, стало видно, как у него от ярости подрагивает челюсть.
– Ты ведешь, – Агата бросила мне ключи от моей машины, а потом развернулась и вышла на улицу.
Чувства когда-нибудь тебя убьют. И как им тебя не убить, если кроме них и нет-то ничего? Самое большее – какая-то земля, какое-то солнце. Нечто общее, то, что существует, нечто вне тебя. Растения, животные. Пусть себе существуют. Для человека человек – это все, что есть. Человек – это мешок чувств, слепых, словно пожар. И человек непрерывно всматривается в собственные чувства, словно в пожар.
Ты ненавидишь эту машину. Ненавидишь то, как она пахнет, и то, что у нее внутри, и мусор в бардачке, и старый диск с mp3 в проигрывателе, на котором записаны какие-то заюзанные альбомы Бьорк десятилетней давности, и еще большее количество мусора под сиденьями. Ты едешь слишком быстро и без фар можешь столкнуться с велосипедистом. Притормози немного. Чувства тебя съедают. Не станут даже кусать, просто проглотят. Ты бы все порвала в клочья. Пепельница наполняется молниеносно.
Ярость такая, что у тебя ноют корни зубов.
Сначала ты останавливаешься на паркинге в лесу. Выходишь, хлопаешь дверьми. Нюхаешь пальцы: пахнут паленым. Втягиваешь глубоко воздух. Он чист, и ты немного успокаиваешься, и уже не боишься, что какое-то дерево сейчас на тебя рухнет. Тебе кажется, что через три километра будет стена. Или въезд в очередной Зыборк.
Потом ты смотришь на телефон, у тебя есть еще два часа. Эта гостиница – она где-то неподалеку, десять километров. Самое плохое, что ты никак на это не влияла. Ты этого не хотела. Не просила. Тебя сюда забрали. А теперь тебе приходится во всем этом быть. Ты сказала Миколаю, явственно дала ему понять: ты привез меня сюда, значит, ты теперь меня отсюда и заберешь. Это твоя обязанность, твоя мужская ответственность.
Вот только он предпочел разместить эту ответственность кое-где в другом месте. Хотел, чтобы ему простили. Все еще хочет. Думает, что все исправит. Что отец и брат будут его принимать, считать взрослым, сильным, таким, как они. Глупыш, несчастье, он сделает все как можно быстрее и любой ценой, только бы дела вернулись к этой его желанной норме, которую сам он даже не может определить.
Не дают деньги азартному игроку. Не дают тому, кто разносит кабак ради забавы. Даже если это семья, брат. Такое нужно знать. Он ведь и сам лечился. Там учат такому. А он все тот же. Она бы убила его, на кол насадила. Он тот же, каким лежал на земле, у площади Спасителя.
Говорят, что отношения между людьми устанавливаются в течение нескольких первых часов. То, кто какую роль займет. Люди – они как собаки.
Вот он как раз тебе звонит. Пусть звонит. Ты, должно быть, его разбудила, он, должно быть, увидел, как ты уходишь из дома. Вчера у него был шанс. Из-за ярости у нее кипит кровь. Вчера у него еще был шанс. Вот что человек получает за свою добрую волю. Добрая воля – это преступление, направленное против тебя самого. Да, поплачь еще, поплачь, словно старая баба под хатой, с платком на голове, получив камни на обед, одни и те же камни со времен войны.
Люди – они как собаки. Первые пару часов знакомства с Миколаем ты провела в «скорой». Помогала ему, чтобы он вообще добрался домой. А теперь удивляешься, что когда ожидаешь чего-то такого от него самого – он сбегает в страхе.
Есть ли вообще какой-то шанс, чтобы бросить это все, продать, сдать в ломбард и начать всю историю заново, с новыми героями, завязкой, перипетиями?
Ну что ж, Юстинка, достаточно сесть в машину и проверить. Через несколько километров из леса показывается гостиница. Напоминает покинутый балаган. Три блеклых, розовых ромба крыш. Поставленные снаружи зонты, рекламирующие пиво и кока-колу. Пара машин на парковке. Размещенные на крыше обшарпанные буквы складываются в надпись: ВАРМИЯ И МАЗУРЫ ПРИВЕТСТВУЮТ ГОСТЕЙ.
Ты затворяешь дверь. Еще раз нюхаешь рукав куртки. Воняешь, словно несколько сотен часов просидела у костра.
Двери открыты. Внутри – выгоревшая звериная шкура на стене. Деревянные длинные столы. Запах пива, окурков и навощенных полов, перебивающий все остальное. Над баром – длинная реклама «Мальборо» из 90-х. На потолке – зеленая маскирующая сетка, точно такая же, как ты помнишь со времен студенчества. Одна замученная официантка в помятой белой блузке кажется призраком, когда носится между баром и столами, за которыми сидят несколько одиноких дальнобойщиков.
– Тут когда-то был стриптиз, – говорит кто-то, ты поворачиваешься. Это главред. Вернее, и. о. Яцек. Сидит за столом, пьет растворимый кофе из чашки «аркорок». Рядом стоит другая такая же, полная, и тарелка с чем-то горячим.
– Садись, – говорит он.
