не дописанном тексте возникло противоречие. Вписанное поверх строки «запечатанное» означало необходимость дальнейшей правки: Анна должна была получить в Москве письмо иначе, чем с кучером от Стивы после того, как письмо уже сделало крюк в деревню к Долли и обратно и было Стивой прочитано.

Однако согласование двух планов повествования — «московского» (давняя уже редакция) и «петербургского» (черновик совсем свежий) — осложнялось тем, что Толстой, очевидно, начал тогда вообще сомневаться в сцене с Анной, читающей такое письмо Каренина. Вот как он окончил черновик петербургских глав, который в составе рукописи пристыковывался спереди к давно написанным главам с трагической развязкой (то есть это было последним, что он написал в рамках этой редакции, но не последним в самом повествовании):

Так как дела Степана Аркадьича не были еще кончены и он должен был оставаться в Петербурге еще три дня, он послал письмо в тот же день по почте. Но на второй день он получил телеграмму из Москвы такого страшного содержания, что, не дожидаясь конца дел, он тотчас же уехал[987].

(И на следующем листе наконец сведенной воедино рукописи читается внешне невинное, а по сути зловещее «Была уже вторая половина мая, а Вронский с Анной не переезжали ни на дачу, ни в деревню <…>».)

Очевидно, что по этой версии Анна не должна была успеть получить письмо Каренина, посланное Стивой из Петербурга.

Письмо тем не менее не поддалось так легко изгнанию из созидающегося мира романа. В следующей, 103‐й, рукописи — копии автографа, снятой С. А. Толстой[988], автор внес частную, но примечательную коррективу в концовку петербургских глав с ее предвестием грядущей трагедии («спойлер», который не попадет в ОТ)[989]. Телеграмма «страшного содержания» приходит теперь в Петербург не через день, а спустя два или три дня после отсылки Стивой письма[990], то есть у Анны появляется шанс успеть это письмо прочитать, прежде чем покончить с собой[991] (см. Извлечение 5).

Извлечение 5. Генезис фрагмента Части 7: Стива получает известие от Каренина в ответ на просьбу Анны о разводе [992]

Р102 (автограф). Л. 38 об

К радости и удивлению своему, он на другое утро получил от Алексея Александровича запечатанное письмо к Анне, к[оторым] он изъявлял свое согласие на развод, и записку, в которой было сказано, что с нынешнего же дня Алексей Александрович приступает к разводу.

Так как дела Степана Аркадьича не были еще кончены и он должен был оставаться в Петербурге еще три дня, он послал письмо в тот же день по почте. Но на второй день он получил телеграмму из Москвы такого страшного содержания, что, не дожидаясь конца дел, он тотчас же уехал.

Р103 (копия с правкой автора). Л. 14 об

<…>

Так как дела Степана Аркадьича не были еще кончены и он должен был оставаться в Петербурге еще три дня, он послал письмо в тот же день по почте. Но на <второй день> накануне своего отъезда он получил телеграмму из Москвы такого страшного содержания, что, не дожидаясь конца дел, он тотчас же уехал.

Р104 (копия с правкой автора). Л. 70

<Проснувшись на другое утро <…> к радости и удивлению своему, он получил от Алексея Александровича <за>распечатанное письмо к Анне <и записку, в которой было сказано, что> которое он просил прочесть и передать Анне Аркадьевне. Письмо было следующего содержания[993].

Так как дела Степана Аркадьича не были еще кончены и он должен был оставаться в Петербурге еще три дня, он послал письмо в тот же день по почте. Но накануне своего отъезда он получил телеграмму из Москвы такого страшного содержания, что, не дожидаясь конца дел, он тотчас же уехал>.

ОТ (618/7:22)

На другой день он получил от Алексея Александровича положительный отказ в разводе Анны и понял, что решение это было основано на том, что вчера сказал француз в своем настоящем или притворном сне.

В следующих за тем московских главах, где правка в целом была весьма густой, Толстой предсказуемо вычеркнул диалог Анны и Стивы на цветочной выставке[994]: между Стивой в Москве и Стивой в Петербурге выбран второй вариант. А письмо со всем своим содержанием, о котором удаленный теперь Стива сообщает Анне в предыдущей редакции, уцелело. Более того, в него было внесено рукой Толстого дополнение, которое делает письмо по-своему еще более убедительным. Упомянув «будущих детей ваших», Каренин в этой версии столь же недвусмысленно, как соглашается на развод, исключает возможность отдать Анне Сережу, о котором прежняя версия письма не вполне правдоподобно умалчивает: «Что же касается до сына моего, то точно так же несправедливо бы было то, чтобы Каренин жил в семье Вронского, как несправедливо бы было то, чтобы Вронский носил имя Каренина, и потому, как я и прежде писал, я не могу отдать сына»[995].

И наконец, наборная рукопись, известная как 104-я, в которой, как было заведено, автор поверх чистовой копии продолжал делать обширные исправления и добавления. Только на этом этапе, отделенном от печатного текста лишь корректурами, правка, чью последовательность не везде можно восстановить, постепенно переключает Каренина из модуса согласия на развод в таковой отказа. Рукопись в разных местах сохранила следы колебаний автора, которые, судя по всему, продолжались до вычитки гранок или даже верстки (несохранившихся).

Правка в заключительных абзацах петербургских глав сперва оставляла Каренина соглашающимся на развод и намечала композиционную перестройку. Письмо Каренина, посылаемое через Стиву, из «запечатанного» превратилось в намеренно незапечатанное, подлежащее прочтению Облонским и, соответственно, читателем:

Проснувшись на другое утро, к радости и удивлению своему, он получил от Алексея Александровича <за>распечатанное письмо к Анне <и записку, в которой было сказано, что> которое он просил прочесть и передать Анне Аркадьевне. Письмо было следующего содержания.

Но, так и не поставив напротив этих строк ожидаемого значка, требующего перенести сюда текст письма из московских глав, Толстой вычеркнул всю концовку, включая строки об отсылке письма в Москву и ужасной телеграмме оттуда[996]. Ничего нового взамен на этом или смежных листах не было вписано, финал петербургских глав подвисал пока в воздухе — до стадии корректуры.

Более или менее одновременно делалась правка связанных с письмом московских сцен с Анной. Она, как и правка в предшествующей, 103‐й, рукописи, производит такое впечатление, будто у Толстого, несмотря на осознание того, что, уцелев, каренинское письмо нежелательно усложнит фабулу на самом пороге развязки, рука сразу не поднялась это самое письмо или его отзвуки бесповоротно удалить. (Хорошая иллюстрация не безраздельной, но ощутимой власти