и честолюбивые, и злые, и мстительные. Попадались и ленивые, такие, кто пришёл сюда не ради духовного подвига, а для облегчения собственной жизни. И всё же тон задавал тут настоятель, сам преподобный Пафнутий, чья чистота помыслов, праведная жизнь и честность были той недосягаемой высотой, тем примером, который не мог не сказаться и на самых грешных людях.

Нищий, впервые попавший в монастырь, принимал его за своего собрата: столь стары и поношены были его штопаные башмаки, мантия, кожух. Лишь древняя, потрёпанная ряса да куколь на голове выдавали в нём монаха-схимника. Ну и, конечно, лицо... Даже вовсе ограниченный путник, завидев его одухотворённый лик да тёмные глаза, проникающие при взгляде в самую душу, чувствовал: то не обычный человек. И не ошибался. Пафнутий видел людей насквозь. Во время беседы он воспринимал не только сказанное собеседником, но и каким-то чудным даром помысленное, затаённое. Ощущал по чертам лица, по жестам характер пришельца, угадывал его прошлую жизнь, перенесённые страдания, радости. Но главное — он умел слушать. Побеседовав с совсем незнакомым человеком, понаблюдав за ним, игумен мог предсказать его будущее. Благословение, молитва старца приносили облегчение больным, успех деловым людям, помогали страждущим. Слава об этом необычном даре Пафнутия разошлась далеко за пределы обители, и оттого пообщаться с ним, посоветоваться съезжались многие важные сановники государства Русского, бояре. Любила монастырь и сама вдовая великая княгиня Мария Ярославна, несколько раз приезжала сюда, привозила своих сыновей. Жаловал обитель своими милостями и великий князь Иоанн Васильевич.

Что уж говорить об иноках! Большинство из них боготворили своего пастыря, именовали преподобным. И не только за его необыкновенный дар прозрения. Но и за доброту, за трудолюбие, за справедливость. Вот в такие руки попал юный Иван Санин.

Пафнутий не навязывал своих мыслей, понятий, учил Ивана самого думать и искать ответы на многочисленные вопросы, которые ставила перед ним жизнь. Он обстоятельно разъяснял послушнику непонятное, не преминув подчеркнуть, кто из учителей христианской Церкви является автором той или иной мысли, с чем он не согласен, случалось, советовал и самому поискать ответ. Вопросов же у Ивана за его небольшую жизнь накопилось предостаточно, каждый волновал, лишал покоя. Ну к примеру, самый простой: зачем человеку нужен пост? Какая Богу разница, что ест простой смертный: рыбу, траву или коровье масло? Почему преподобный не только постился, но и полностью голодал по два раза в неделю: в понедельник и пятницу? Под запретом было в монастыре и мясо животных и птиц. Хотя это ещё как-то можно было объяснить: грех ради живота своего Божью тварь уничтожать. Но масло коровье? Какой грех оно в себе несёт?

— Облегчая тело, ты облегчаешь и душу, — отвечал Пафнутий. — Не обременённому постоянным перевариванием пищи и жирами телесными, тебе проще будет бороться с греховными помыслами, сосредоточиться на добродетели, на своей душе. Пост очищает ум человека, отвращает его от низменных страстей. Стало быть, способствует спасению.

— А почему послушника необходимо испытывать непременно три года до пострижения? — спросил как-то Иван настоятеля.

К тому времени он жил рядом с Пафнутием уже около двух лет и начинал тяготиться ролью новоначального, ему хотелось стать полноправным иноком, он уже твёрдо решил посвятить себя служению Христу. Но учитель не заговаривал об этом, а Ивану было неловко, да и не положено напрашиваться на награду, надо было дожидаться, когда игумен сам назначит положенный для пострижения срок. Однако в вопросе своём послушник сраму не видел, потому и спросил о том, что тревожило. Пафнутий сдержанно улыбнулся:

— Три года — срок, за который человек съедает пуд соли с товарищами, — то ли пошутил, то ли серьёзно сказал он. — Время достаточное, чтобы присмотреться к монастырской жизни, понять смысл её, обуздать строптивость свою, обдумать — готов ли ты Богу обет дать. Ну и братия к тебе привыкает, тоже изучает тебя.

— А коли я прежде того почувствовал, что готов, что нашёл свою долю, можно ли раньше постричься?

— Отчего же нельзя, — совсем буднично ответил Пафнутий. — Ты твёрдо решение своё обдумал?

— Конечно же, конечно, — восторженно прошептал Иван в радостном предчувствии надвигающегося счастливого события.

...Трижды отклонял Пафнутий, как и положено было при пострижении, ножницы в сторону из рук ученика, в последний раз испытывая на твёрдость принятого решения. Иван Санин вновь смиренно протягивал их учителю — большие, чёрные, почерневшие от времени и трудов. На третий раз, сотворив молитву, игумен, не спеша, выстриг крест на голове ученика и нарёк его новым иноческим именем Иосиф. Торжественно, под молитвенное пение собратьев облачили его в хитон, затем надели параман — четырёхугольный плат с крестом на груди, и уже самостоятельно натянул он на себя рясу, подвязав пояс. Сам преподобный учитель возложил торжественно на главу его новенький клобук. Так, в 1460 году от Рождества Христова, в день памяти Святого Мартиниана в Пафнутьевом Боровском монастыре, да и на всей Руси появился новый слуга Божий Иосиф. В ту пору исполнилось ему двадцать лет.

Но Пафнутий не спешил отпустить новопостриженного в отдельную келью. Нет, он не сомневался в нравственных достоинствах ученика, в твёрдости намерений Иосифа стать достойным слугой Божиим. Но видел, чувствовал старец в ученике черты, которые требовали постоянного противодействия, перевоспитания. Черты, которые могли позволить Иосифу сделаться выдающимся церковным деятелем, подвижником, но и могли в то же время низвергнуть в ад. Обладая огромным трудолюбием, способностями к наукам, целеустремлённостью и умом, Иосиф, кроме того, был ещё и горяч, честолюбив и горд. Не спеша, но непреклонно наставлял преподобный ученика, повторяя, что монашеская жизнь помогает найти путь к спасению, но в ней, в этой жизни, главные добродетели — смирение и послушание, полный отказ от своей воли. Пафнутий призывал его почаще вспоминать труды великого мыслителя и писателя земли Русской Кирилла Туровского: «Ты, как свеча, волен в себе до церковных дверей, а потом не смотри, что и как из тебя сделают... Имей свою волю только до поступления в монастырь; по принятии те монашеского образа всего себя отдай в послушание, не таи в своём сердце даже малого своеволия, дабы не умереть душою».

Пафнутий видел, что ученик его добросовестно пытается ломать свой характер, учится смирению, приспосабливается к требованиям монашеской жизни, покоряется старшим, даже если они и глупее него, если требуют от него непонятного. Но природа брала порой верх, и старец замечал, как трудно даётся Иосифу-лидеру эта покорность. Как вспыхивает он в ответ на несправедливость и рвётся возразить, настоять на своём.

Не