Шрифт:
Закладка:
Хотя, какой из него Сатана? Рядом противник его, Сата исполинский, Сата извивающийся — левый столб обвивает, людей заблуждает. Далеко-глубоко хвост его тянется — аж до печени Люциферовой достать может, и погрузиться в нее, и насладиться кровию братской.
А вот и наследники «падших» поднимаются по лестнице крутой к боку Прометееву.
И готовят руки свои вонзить в плоть мягкую и вырвать куски сладкие.
Горе тебе, носителю света, Люциферу рода нефилим, четвертым солнцем Озара осиянного, в цепи закованного, с огнем разделенного.
«Горе тебе горькое!» — повторяют братья, заглядывая в огромную, зияющую в боку Светоносца дыру.
И погружают в нее длани свои, и рвут подлую плоть.
Причащаются, отвращаясь.
Отвращаются, причащаясь.
* * *
Ромке никак не удавалось разглядеть, что же все-таки происходит внизу.
Действительно, зачем вереница братьев идет вначале по лестнице вверх и, задержавшись буквально на несколько секунд у правого бока гиганта, тут же спускается вниз? Что они делают там? К чему устремляются?
Вот тяжело поднялся какой-то пузан, вот он отвел руку… Вот — да-да, гигант вздрогнул, и волна мускульного напряжения побежала вверх, сильная волна, такая, что Деримович, почуяв легкий толчок в гранитный пол, открыл глаза.
Так и есть — вспышка.
Следующий — та же картина.
А еще через одного Роману почудился стон. А вслед за стоном идущий из глубин смех.
Первым побуждением Деримовича было крикнуть будущим его братьям оставить на минуту их увлекательное занятие. И он крикнул. «Эй!» — крикнул он.
Потом еще раз.
Еще.
Реакции не было. Тогда он застучал кулаком по массивной плите, но сразу же понял, насколько бесполезны эти попытки.
Но кто же с ним говорил в туннеле? Может, сам огненосец?
Тогда почему не отвечает? И куда делся его наглый тон? В стон ушел от причиняемой братьями боли?
Тогда не следует ли ему переждать плазменные атаки гиганта? Ведь должны они когда-то закончиться: и эти долбаные кольца, и не менее долбаные братья, ковыряющие Прометеев бок. И тут он снова услышал идущий снизу голос, низкий и как бы растянутый.
— Я не кончусь, пиявка, не надейся, пять тысяч лет терпел и… — а потом стон и как раз в то время, когда к боку гиганта подобрался один из братьев. Пауза… и продолжение, — а они не закончат, пока к ним ты не придешь…
Ударение голос сделал на «ты».
— И что мне делать? — возмутился Роман. — Ты же, мля, сожжешь меня, как чучело какое.
— Я власти не имею над кольцами огня. Но ты имеешь власть над болью… — сказал гигант, и тут же несколько стоящих на площадке фигур облепили его бок и стали совершать движения, отдаленно напоминающие действия массажиста. Гиганта теперь трясло непрерывно, огонь в чаше факела то разгорался до пожара, то угасал до размеров свечного, а венчающее его кольцо славы теперь поливало пространство плазмой, как из пулемета.
Черт, даже закаленному 90-ми Ромке стало не по себе при виде судорог этой газовой горелки в человеческом обличье, хотя он и отдавал себе отчет в том, что гигант превратил бы его в шкварку без всяких сусолей-мусолей.
— Прекратите! — крикнул Деримович в пол.
Ответа не последовало, но, как ни странно, облепившие бок гиганта фигуры вернулись на место.
Вспышки плазмы на время прекратились. И Ромка, закрыв глаза, знал почему — в веренице братьев появился разрыв.
«Но ты имеешь власть над болью», — звучал у него в ушах бас огненосца.
«Я имею власть над болью», — повторил Деримович и, сунув в рот СОСАТ, довольно быстро заскользил по гранитному полу, как будто где-то во внутренних областях его натуры прятался еще один рудимент — рептильных навыков.
Отбросив попавшийся ему на пути венок, он вскарабкался на последнюю ступень и, не медля, вскочил на ноги. Бросив взгляд на вход в ротонду, он увидел появившийся там конец черного хвоста, что совсем не радовало, — путь назад теперь отрезан.
Зажмурив глаза, Ромка посмотрел себе под ноги — там глубоко внизу, у входа в Храам, прореха в очереди братьев, спешащих на суд, сократилась уже наполовину, так что ее авангард вскоре достигнет желанного места у титанова бока. Деримович решил не медлить. Оказавшись рядом с рукой, он в прыжке попытался схватиться за большой палец и удержаться на нем. Неудача — он не допрыгнул буквально чуть. А на других, хотя они и находились ниже, удержаться было невозможно. «А что, если прямо в запястье впиться?» — предположил Ромка и уже приготовился вытащить СОСАТ, как поджатый до того мизинец Руки Славы почему-то разогнулся и тем предоставил кандидату просто отличный хват.
Помощь заклятого врага Деримовича ошеломила. Поначалу он принял ее за очередную ловушку, уготованную этим, хотя и заклеванным до полусмерти, но все еще опасным Горынычем. Впрочем, выбора у него не было.
Деримович ухватился за палец, подтянулся и через пару всплывших в подсознании телодвижений из далекого мальчишеского детства оказался у заветного сгиба.
…Он еще впивался в него своим сосалом, когда появилась следующая партия мучителей. Зажмурив глаза, Ромка видел, как обмякает ужаленное им тело, как расслабляются члены, сползает обхватившая столб рука. Не упадет ли? — забеспокоился недососок, но, как видно, напрасно. Горыныч просто оттягивался. Возможно, впервые — за все тысячелетия своего плена.
Отвалившись от покрасневшего сгиба, Ромка почувствовал на своем плече что-то округлое и тяжелое. Это палец пытался выказать ему всю свою нежность за восхитительную анестезию. Испугавшись, как бы тот не раздавил его — по обязанности или просто в бессознательной эйфории, — Деримович спрыгнул вниз и побежал напрямик к пандусу. Перемахнув через ограждение, он успел заметить, как покачивается в разомлевшей руке ровно горящий факел.
* * *
В который раз подивился Платон изобретательности мастеров-экзекуторов, приковавших Люцифера-Прометея к правому столбу Храама и соорудивших спиральную лестницу, по которой можно подниматься братьям-адельфам и наслаждаться муками изменника. Не только от его незарастающей раны в боку, но и самим заключением во тьму самозваного светоносца. Вот где страдание истинное — нести свет, не видя его. Потому что десница его вмурована в свод по локоть, и несет она факел с огнем негасимым, но уже по ту сторону «⨀», куда нет доступа ренегату — вовеки не сойти с места изменнику. Давит на плечи свод тяжелый, кандалы терзают плоть великанскую, да еще печень рвут его — те, кому он искру Божжую нес. Летел-спешил-поторапливался, да бездарно вот вляпался.
— Ха-ха! — громко захохотал Платон на правах церемониарха. — Горе тебе горькое,
