Храам, как известно, начинался с Храана. Так назывались боковые галереи, отходящие от главной и расположенные в порядке эволюционного разворачивания первичных форм на планете Земля. Часть эйдосов была законсервирована, часть находилась в актуальном состоянии, одни были в натуральную величину, другие нормировались под размер отсеков, что, конечно, не мешало проецировать их в царство Мамайи в нужном масштабе.

Вот топчется в своем загоне семейство диплодоков. Конечно, не один к одному, а вровень с коровой. Вот бьется в стенку аквариума ихтиозавр. А через отсек можно наблюдать странные перемещения то ли инопланетного механизма, то ли какого-то мифического чудовища. Ан нет, все гораздо проще — перед нами не порождение иноземного разума, а обыкновенная вошь, но размером с собаку.

Через какое-то время Платон догнал группу «зашоренных» зевак, что-то с большим интересом разглядывавшую в пустых нишах галереи. Видимо, это были новички, впервые допущенные в Храам. «Что же они там видели?» — задавал себе вопрос Онилин, пытаясь вспомнить свое первое посещение Лона Дающей. Нет, слишком много тогда было впечатлений, чтобы припомнить детали. Только вот что странно, его самого они не замечают. А один из зевак едва не сбил его, когда с криком отпрянул от вырезанной из красного гранита колонны. И тут Платона осенило, да так, что он явственно разглядел в своем «зашоренном» прошлом то, от чего отпрянул напуганный новичок.

Осенило — значит накрыло… тенью.

Так вот, зашоренного накрыло тенью змея, что обвивал порфировую колонну своими могучими кольцами.

* * *

Он чуть не обжег себе поднятые вверх ладони. Стоило ему сделать первый шаг, как заклинание сработало. Но не так, как он себе представлял его действие: в котором будет истинным (амет) отрицание огня «гни».

«Гниамет». Оказалось, код открытия туннеля был основан на более простом принципе. Принципе повеления. И слово «гни» использовалось в коде в своем прямом значении — гнуть. Вот и послушались языки Горынычевы — изогнулись дугой и образовали светящуюся арку над входящим в Храам кандидатом.

Ему бы колесницу да плененную царицу, и толпу рабов в придачу, — получился бы триумф не хуже императорского. И хотя всего этого не было: ни тяжести пурпурной тоги, ни легкого парения лаврового венца, а был только сам крещенный огнем «анпиратор», абсолютно голый, с соской во рту и ссадинами на теле, вход в Зал Славы получился весьма впечатляющим. Мало кто из императоров даже во сне проходил под сводами плазменной триумфальной арки. А Ромка Нах, хотя уж нет, увольте, — без пяти минут Амор Хан — проходил.

И так дошел он до зала Славы, и здесь чуть не пал… смертию страшной.

И все по причине своей самонадеянности. Не стоит забывать о том, что самые опасные ловушки расставляются после труднейших испытаний, когда ищущий света кандидат настолько очарован собственной находчивостью, храбростью и еще Богг знает чем, что может попасться на самую грубую наживку.

Вот и Деримович, пройдя огненное чрево, воспринял торчащую из черного гранита руку с горящим факелом как знак приветствия. Он даже не заметил, как съехал по конусу факела указательный палец, не увидел и того, как рука, дрогнув, еще сильнее сжала древко. И за эту невнимательность он чуть не поплатился жизнью.

Ослепительная волна света в виде расширявшегося кольца отделилась от факела и буквально разрезала пространство на две части. Хорошо, он не встал в полный рост — не видать тогда ему головы на плечах. Или, скорее, голове, не видать под собою плеч. Но и не вдаваясь в метабиологические дебри средоточия «эго», можно было сказать, что Ромке опять чудовищно повезло. Огненный диск, вероятно, той же природы, что и трубы в туннеле, всего лишь срезал ему прядь волос на макушке, — да так ровно, как не сможет ни одна бритва.

К тому же и повалился он на черный полированный гранит святилища вовремя, потому что вслед за первым вспыхнуло и второе гало сине-белого света и, отделившись от факела, прорезало пространство святилища чуть ниже первого. Как раз на том уровне, где секунду назад располагалась его шея.

Час от часу не легче. И как же ему теперь пройти барабан? Как ни крути, а линию огня пересечь придется. А там, если не голову срежет, то ноги, а то и вовсе пополам поделит.

Прятаться здесь абсолютно негде. Весь интерьер святилища — это трехступенчатый алтарь с торчащей из него рукой и спиральный пандус для молитвенного обхода.

Стараясь не поднимать головы слишком высоко, Ромка внимательно изучал знакомую ему с самого детства ротонду Вечной Славы. Ребристый купол с орденами и медалями, кольцо в центре со смотрящей прямо в небо дырой. С внутренней стороны кольца было нанесено изображение весьма необычного, состоящего из связки ножей или штыков, венца. Почти… как там его, тернового.

Ниже факел — точно по центру дыры. Онилин называл ее каким-то специальным словом из лексикона молочных братьев. Околесица вроде, или окуляр. Глаз, короче, только с братским изъебом. Нет, окошко… око в небо, только мужское. «Ага! — вспомнил слово кандидат. — Окулюс, вот как. Глаз неба. Или в небо…» Роман разглядывал всполохи от огня на ребрах купола, и вдруг его пробрало до дрожи ощущение того, что за всем тем безобразием, какое он здесь учинял, кто-то пристально, можно сказать, неотрывно, как камера слежения в банке, смотрит… А сейчас прямо оттуда, из черного зрачка неба с притаившимися в его бесконечной глубине искорками звезд. Он перевел взгляд пониже — огонь стал почему-то притухать, становясь похожим на фитиль масляной лампы. По ободку шла надпись «слава», повторенная три или четыре раза со звездочками вместо запятых. «Кольцо славы», — произнес он вслух, пытаясь найти ключ к этой загадке…

И вместо ответа новая вспышка света отделилась от ободка и вспорола пространство над его головой.

Зажмурив глаза, Ромка уткнулся лицом в пол и… чуть не вскочил от ужаса.

Было чему ужасаться. Ведь он не на твердом граните лежал, а висел над зеленовато-черной бездной.

Где-то глубоко внизу прямо под ним вереницей шли какие-то тени, похожие на людей. Они входили в широкую галерею, отклонялись вправо и поднимались по спиральной лестнице к странной скульптуре, стоящей на огромной колонне. И сама скульптура была под стать мощному столпу, который она венчала. Казалось, что она столь же велика, как изваяние самой Зовущей. Только вот пол у статуи был другой. Мужской.

Роман вглядывался в сильные, чуть согнутые ноги, в неестественный изгиб мощного торса. Удивляла неестественно завернутая за капитель левая рука, но самое интересное заключалось в том, что поднятая вверх правая просматривалась только