– Тебя заживо похоронили, и ты наверняка уже понял, что тут не трагическое недоразумение, – пояснил старик.

Вахаба шарил беспомощным подслеповатым взглядом, хотел что-то сказать, но вместо слов из глотки вырвалось удивительно нечленораздельное бульканье, словно бы у недоразвитого ущербного кретина, побирающегося на улице.

– Да он же съехал, – заметил Эрмотх. – Наверное, не понимает тебя совсем. Гляди, поседел весь.

– Как и мы все, – указал старик. – Он меня понимает, и очень даже неплохо. А моя харя сейчас для него прекрасней ангельского лика.

Все трое встали вокруг гроба.

– Сейчас сосредоточься, слушай внимательно. Это важно, – склонившись еще ниже над гробом, сказал могильщик. – Если согласишься, заберем тебя отсюда. Мы затем и пришли. Ты можешь и отказаться. Тогда мы задвинем крышку на место и уйдем. Понимаешь?

В ответ раздался очередной протяжный хрип. Широко открытые глаза Вахабы в свете свечи казались запыленными.

– Если понимаешь, трижды моргни.

Вахаба трижды моргнул.

– Хорошо. Во-первых, ты обязуешься служить мне с этой минуты до самой смерти и всегда станешь делать то, что скажу я.

Вахаба немедленно трижды моргнул.

– Во-вторых, ты больше никогда не посмеешь смеяться.

Вахаба трижды моргнул.

– И еще одно…

Старик наклонился и шепнул на ухо несколько слов.

Вахаба замешкался, но все же троекратно моргнул.

Старик кивнул помощникам. Те схватили сага под руки, потянули из гроба. Вахаба почти не ощущал своего тела. Черное сукно, которым было повито тело, помощники оставили в гробу, сага уложили на пол и взялись за крышку.

– Ставьте в точности на место, чтобы было как раньше, – предупредил могильщик. – Никто не должен догадаться, что гроб открывали.

Старик опять склонился над сагом.

– Не упрекай себя в том, что сделал скверный выбор. Я уже много лет собираю таких, как ты. И никто ни разу не пробовал отказываться и торговаться.

Вахаба проснулся от кошмара. Снова похороны, все слышно, и хуже всего – скрежет задвигаемой крышки саркофага. Этот звук не уходил из памяти и, казалось, останется навсегда, слышный днем и ночью.

– Пей, – приказала Сальме.

Вахаба наконец-то смог рассмотреть ее. Зрение улучшалось со дня на день. Теперь, спустя двенадцать дней, видел ее уже вполне отчетливо. Действие снадобья заканчивалось.

– Если бы тебе раньше закрыли глаза, они бы не высохли так и было бы легче вернуть тебе зрение, – однажды пояснил могильщик, когда закачивал в жилы Вахабе очередную микстуру.

Старик уверял, что она лечебная. Вахаба верил ему.

– А ногти у тебя не вырастут, – пробурчал старик. – Вот не вырастают они, и все, сам не понимаю отчего.

Вахаба уже чувствовал себя нормально и хотел выбраться из кровати, но ему упорно не позволяли, заставляли лежать, а Сальме пичкала зельями, непременно и одинаково мерзкими.

– Пей, – повторила Сальме.

Он взял из ее рук стальную кружку и выпил тягучее, горькое, сытное зелье.

– Сегодня можешь подняться, – сообщила Сальме, забрала кружку и ушла.

Вахаба был искренне благодарен ей за отвратительные зелья и супы, за слова и за руки, – уродливые, без ногтей, такие непохожие на руки Мики, за преждевременную седину, за никогда не улыбающееся лицо.

Теперь Вахаба знал, отчего Сальме никогда не смеется.

В соседней избе оставались только могильщик и Сальме. Ватфа с Эрмотхом поблизости видно не было.

– Иди сюда, парень, вижу, полегчало тебе, – сказал могильщик и поманил рукой.

Старец смерил сага взглядом с головы до ног, а сам притом попивал из бокала. Оттуда пахло дорогим алкоголем.

– Садись, – велел старик. – Я бы предложил выпить, но, увы, тебе еще слишком рано.

– Я хочу поблагодарить тебя, – сказал Вахаба.

– Да все в порядке, ты уже поблагодарил.

Старик был уже изрядно пьян.

– Но как ты узнал?

– Я знаю многих их тех, кто готовит подобные препараты. Рецепт старинный, сложный, те, кто его применяет, люди необычные. Я стараюсь знать их. Твой знакомый, Минсур, заказал препарат у моего знакомого, тот сообщил мне, и я приехал специально для того, чтобы вытащить тебя.

– Минсур? – удивился Вахаба.

– Да, именно он.

– Вместе с Мики, – добавил саг.

– Да, так.

Вахаба промолчал.

– А формально я приехал для того, чтобы занять место могильщика.

– …Прежний погиб? – сказал саг.

– Я с ним покончил. Совсем был никчемный человек, – сообщил старец и махнул рукой. – Хотя умер он не от моей руки. Его лишил жизни твой друг Ванго, споил и пьяного спихнул в могилу.

– Ванго… но зачем?

– Конечно, чтобы я мог занять место могильщика. И, кстати, именно Ванго сделал препарат для Минсура. И сообщил об этом мне.

– А я почти считал его другом.

– Он и есть твой друг, – уверил старец. – Но, как правило, друзьями бывают лишь в определенной мере. А Ванго – человек продажный, как и любой другой. Конечно, ты у нас не продажный, и это сильно не понравилось твоей женушке. А Ванго продает препараты, и сам продажный, но в определенной мере. Поэтому он забеспокоился о тебе, вызвал меня. Какие у тебя к нему претензии? Он – твой лучший друг.

– Значит, лучший?

– Он представил нам тебя, подсказал, как легче устеречь. А мы все время оставались неподалеку, стерегли. Эх, саг, ведь мы постоянно ждали, чтобы прийти, когда тебя предадут.

– Мою жизнь в Нижних кварталах спасли Неотмщенные, – напомнил Вахаба.

– У тебя была их цепь. Не я ли вручил ее тебе? Неотмщенные всегда знают, где их цепи. А я знал, что Минсур вышлет за тобой убийц. Ванго вызнал об этом.

– Но я мог погибнуть там, меня могли убить и Неотмщенные – а заодно прикончить и тебя за ту цепь.

– Неотмщенные – не кровожадные вурдалаки, – пожав плечами, сказал могильщик. – Они не убивают ради цепей, ценят жизнь. Они вообще не убивают, если их не вынудят, как и ты. Ведь у тебя принципы, я знаю. Потому ты ценен для меня, оттого я и приехал за тобой.

– Я ценен для тебя? – удивился Вахаба.

– Да.

– И ты позволил, чтобы меня похоронили заживо?

– Так я набираю людей. Думай, что хочешь, но я спас твою жизнь, – заметил старик.

– Это безумие!

– Безумие – это когда жена заживо хоронит мужа. Или муж жену. Или кровная родня друг друга. С врагами такое проделывают редко, их убивают в открытую. А вот с близкими – сплошь и рядом. Вот это настоящее безумие.