на пороге, – и вдруг захотелось сказать дылде что-то такое, что его бы приободрило, что ли. Какое-то универсальное в духе «не ссы, все норм будет», но это звучало бы слишком тупо, поэтому Хром просто похлопал его по плечу и оставил там свою руку, отхлебывая горький кофе. Шиза скривился, то ли от кофе, то ли от этой почти братской нежности, но выдохнул, словно только теперь смог дышать нормально.

В Домодедово долетели молча, каждый в своих мыслях, да еще и потому, что разговаривать было невозможно – в соседнем ряду почти час не успокаивался орущий ребенок. Хром, сидевший ближе к проходу, наконец не выдержал, вспоминая, что дома в вазочке у него лежит маска и беруши, которые бы сейчас так пригодились, наклонился к мамочке громкого дитя и попросил:

– Скажите Азатику, пожалуйста, что дядя в фуражке его не заберет.

– Чё? – скривилась та.

– Вы его напугали, он же даже лететь не так боится.

– Слышь, я ща ментов позову!

Где в самолете она найдет ментов, Хром не успел подумать, потому что заметивший возмущение женщины Шиза вдруг дернул его за рукав и прошипел:

– А-а-атвали от нее, д-добренький т-ты наш Вася.

Хром в ответ лишь молча показал глазами свою тотальную усталость от происходящего, и тогда Шиза протянул ему на ладони наушники в виде затычек.

– А ты?

– А я в д-дурдоме в-вырос. Мне норм, – пожал плечами тот. – М-могу и на с-стройке чилить.

Так они летели до Москвы оставшийся час – дылда лениво пытался играть в какие-то шарики на своем телефоне с раздолбанным почти в хламину экраном, а Хром, закрыв глаза, кемарил под романсы начала прошлого века вперемешку с рэпчиной, но это было лучше, чем крики начинающего рок-вокалиста.

Потом, в трехчасовую пересадку, они успели поужинать фастфудом, удачно подвернувшимся в зале ожидания, и быстро зарегаться на следующий рейс, уже прямо до Норильского аэропорта. Багажа с собой не было, а камень в сумке Шизы никаких вопросов на досмотре не вызвал. Да и сам Шиза вел себя необычно: не быковал, не докапывался, был собран и внимателен, как будто в голове у него заработал автоматизированный алгоритм «вижу цель – иду к цели». Только и оставалось, что расслабиться и чесать за дылдой до самого салона самолета. Поднимаясь на борт, дылда казался таким несуразным в маленьком пространстве, что Хрому всю дорогу с ним было даже почти весело, хотя тому не очень – второй раз уже, залезая на свое место, он бесился с узких кресел и критической нехватки места для своих копыт. Потом бесилово от тесноты перешло в бесилово Хрому на ухо, на пониженных тонах, потому что Хром хотел уступить свое кресло у окна девушке, но дылда встрял и настоял, сверкая вылупленными на бедную девушку глазищами, чтоб все сидели как написано.

– Т-ты в-ва-абще, что ли, конченный, В-Вася? Т-ты б-блюдце взял с собой?! Нет? З-забыл?

– Какое? – буркнул Хром.

– С г-г-голубой этой. К-каемочкой. М – Может, мы и к-камень сразу этому м-мудиле принесем, и меня з-заодно, и Олю?

– Не бубни. Чего проперло-то тебя так? Ну, уступить место хотел. Это преступление, что ли!

– Ш-шаман Кинг ты вроде, а т-такой глупый тоже, – фыркнул дылда. – Закон ж-жизни не знаешь? – Он засучил рукав толстовки вместе с курткой, показывая Хрому предплечье. – Либо т-ты, либо т-тебя.

– А если сначала – меня, а потом – я? – хмыкнул Хром, наблюдая за Шизой, который с него явно раздражался все больше, но зато эти четыре часа им теперь лететь будет веселее.

– А это, В-Васенька, у-уже другое. Н-но я т-тебе все же рекомендую жить по принципу «всегда т-ты и ник-когда – т-тебя».

Хром помолчал немного, размышляя, что не так уж тот и не прав. Хотя шанс нужно давать всем, иначе есть риск превратиться в такого же мудилу, как Сократович, о чем сразу сказал Шизе, но тот лишь фыркнул:

– Это н-не работает, к-когда ты всем не н-нравишься чисто по определению. Т-только лишь п-потому, что ты, сука, д-дышишь. Одно т-твое с-с-существование им уже поперек горла – к-конечно, в таком идеальном мире р-разве есть м-место т-таким, как я? К-как м-мы с тобой. Поэтому, Вася, всегда. Всегда, слышь? – Шиза наклонился к Хрому совсем близко, цедя каждое слово. – В-выключай уже свою а-амебу и всегда б-бей, на хрен, первым.

У Хрома по хребту побежали мурашки, от ледяного тона и в то же время взбудораженного этим разговором дылды его реально зазнобило, словно заглянул в такую бездну, о которой до этого даже не подозревал. Так ли от него все шарахались? Так ли он всегда всем уступал, на подхвате, по доброте душевной, или это привычка? И ведь отец у Хрома тоже, получается, такой, прогибающийся, оказался – лишь бы ноги не вытирали, а взяли под крыло на прикормленные точки, где потеплее нагревать. Хром таким становиться не хотел, и все же чувствовал себя именно таким.

– Что-то у нас пока бить первыми не получается, – горько усмехнулся он, заглядывая Шизе в глаза.

– О-о-о, не п-переживай ты, В-Вася! – заулыбался тот. – Шахтеру я у-уже дал по головке, а к-как этого Шибанова у-увижу, и ему п-прилетит сразу, не заржавеет. Только сначала мы эту херню, – кивнул он вверх на отсеки для ручной клади, – п-поглубже в тундру запихаем.

За окном чернела бесконечность: вылетали они в Норильск уже по темноте и, даже несмотря на разницу во времени, летели не к свету, а в непроглядную полярную ночь. Хром иронию оценил: черный камень возвращается в родные пенаты. Чем ближе они были к месту прибытия, тем более взбудораженным становился Шиза, и Хрому, в отличие от оцепеневшей девушки, сидевшей у прохода, нравился такой энтузиазм, но в глубине души он знал, что все сложится не так, как предвкушает дылда. Из дневников старого этнографа они так и не поняли, где искать следы мужика, к которому прицепилась старая душа шаманки. На всем полуострове Хрому нужно было найти то самое место или тех самых людей, которые смогут дать ответы на все их вопросы, и почему-то он чувствовал, что начинать поиски нужно не из культурных центров и музеев, а из самой забытой и затертой жопы мира с населением в триста