– Валин не появлялся, – сказал он Килю с Тристе, стараясь не повышать голос и натягивая пониже капюшон. – Они его не видели.

– Он погиб, – с застывшим взглядом проговорила Тристе. – Те, другие кеттрал его убили.

– Это всего лишь догадка, – возразил Каден и добавил, опустив голову: – Хотя и правдоподобная. В любом случае нам полагаться не на кого. Неизвестно, что происходит в городе, кто держит власть, кто убил отца, кто послал за мной Ута и Адива. Нужно найти место, где мы переждем, пока все не разузнаем.

Тристе свела брови:

– Приют? Или гостиница?

– Все лучше, чем спать на улице, – согласился Киль.

– Только у нас нет денег, – напомнила Тристе.

Кшештрим покачал головой:

– Как раз денег у меня много.

Каден уставился на него.

– При моем долгожительстве сложные проценты – большая сила.

– Сложные проценты? – не понял Каден.

– Банк платит тебе за использование твоих денег, – объяснил Киль. – И чем дольше пользуется, тем больше платит.

Каден покосился на Тристе, но у той был такой же пустой взгляд. И снова его ушибло сознание своей никчемности, непригодности к возложенной миссии. Конечно, в детстве он слышал про банки и представлял их огромными дворцами из золотых и серебряных кирпичей. А хин ни слова не сказали ему про сложные проценты.

– В каком банке? – спросила Тристе. – Чем скорей получим монеты, тем быстрей уберемся с улицы.

Она не сводила глаз со входа в переулок, словно с минуты на минуту ожидала увидеть в солнечном луче Матола.

– Нет, – подумав, отказался Каден. – Слишком рискованно.

– В чем тут риск? – обернулась к нему девушка.

– Ишшин… Пятнадцать лет, как они изловили Киля. Они могут знать про банк. Могут там искать.

– Маловероятно, – возразил Киль. – Имя, которым я тогда пользовался, им неизвестно.

– Маловероятно, но возможно. Хин разработали технику бешра-ан…

– «Спроецированный ум», – подхватил кшештрим. – Мы владели ею задолго до вас.

– Тогда ты должен понимать, что Матол способен ею воспользоваться. Вероятно, и воспользовался. Они могли найти твой банк. Откуда нам знать, вдруг и те твои комнаты заняли ишшин – живут там и ждут, не заглянет ли к тебе другой кшештрим.

Киль с пустым, как чистый лист, непроницаемым лицом обвел глазами улицу. И наконец кивнул:

– Хорошо. Комнаты и банк обойдем стороной. Хотя это значит остаться без денег и без ночлега.

– Ты никого не знаешь в городе? – спросил Каден.

Киль хотел ответить, но его опередила Тристе:

– Я знаю.

Глаза ее округлились – в страхе или с надеждой, – и кулачки она сжала так крепко, что побелели костяшки.

– Мать? – угадал Каден.

Понимание легло последним камешком в тщательно выстроенную стену. Она кивнула.

– Ты говорила Матолу, кто она?

Помедлив, девушка снова кивнула.

– Тогда они догадаются и там поискать.

– Но не найдут! – с неожиданной горячностью возразила Тристе. – Храм огромный, там полно укромных мест. Десятки входов, большей частью потайных, чтобы клиенты приходили и уходили, не привлекая внимания. Лишь бы попасть внутрь, а там мать нас спрячет. Я знаю, спрячет!

Киль поднял руку, сдерживая ее напор:

– Какой это храм? Кто твоя мать?

– Лейна, – с вызовом проговорила Тристе, ожидая насмешки.

Он только бровью шевельнул:

– Жрица Сьены.

– Лучше не придумаешь, – кивнула Тристе. – Лейны пользуются покровительством самых богатых и влиятельных мужчин и женщин, а мать не раз мне говорила: похоть развязывает язык. Там мы узнаем об Аннуре все, что стоит знать.

* * *

Для святилища наслаждений снаружи храм Сьены выглядел неказисто. Правда, он был огромен, раскинулся на целый городской квартал, но с улицы Кадену видны были лишь гладкие каменные стены в шесть или семь его ростов, затянутые цветущими лозами, но без всяких украшений. Если забыть о размерах, такое здание и в Ашк-лане показалось бы на своем месте.

– Я ожидал большего… – Он поискал слова. – Больше излишеств.

– Это все внутри, – объяснила Тристе. – Как и истинные удовольствия.

Каден обвел взглядом каменную кладку:

– Пусть будет так. А как нам попасть внутрь?

Мастерская сапожника была совсем мала, зато за стеклянным окном выстроилась обувь всех цветов и форм – от изящных сандалий до высоких, выше колен, сапог. Мягкая юфть, змеиная кожа, темное диковинное дерево, – должно быть, здесь не нашлось бы ни одной пары дешевле двух золотых солнц. Дополняли впечатление двое стражников, которые стояли по сторонам двери, положив ладони на рукояти мечей. Оба нарядные, в блестящем снаряжении, но суровые взгляды и шрамы на лицах выдавали закаленных бойцов.

Тот, что стоял ближе, с сомнением оглядел Кадена и Киля и поднял руку:

– Боюсь, здесь вашего размера нет.

Тристе выдвинулась вперед, и стражник, смерив ее взглядом, заколебался. А когда девушка что-то шепнула ему, оглянулся на товарища:

– Ты ее знаешь?

Второй, нахмурившись, покачал головой.

Улица была людной, и Тристе огляделась по сторонам, прежде чем оттянуть ворот и показать тонко вытатуированное на шее изящное ожерелье. Страж закатил глаза. Девушка шепнула еще несколько слов, и он, к облегчению Кадена, посторонился, пропуская их в лавку.

– Если подумать, может, и найдется кое-что вам по ноге, – буркнул охранник.

В лавке пахло кедром и хорошо выделанной кожей. Зеркала – дороже всех стад Ашк-лана, вместе взятых, – стояли вдоль стен, наклоненные так, чтобы каждый мог видеть свои ступни и лодыжки. Каден невольно засмотрелся на свои грубые сапожищи, но отскрести с них хоть малость грязи не успел: в помещение вошла полная женщина в платье из очень тонкого шелка. Едва взглянув на татуировку Тристе, она поманила их за занавеску в конце комнаты. Старательно не замечая Кадена и Киля, женщина провела их по длинному коридору до тяжелой деревянной двери и сняла висевший на цепочке меж грудей ключ. Громко щелкнул замок. Сняв с крючка за дверью фонарь, женщина засветила его и вручила Тристе. И все так же, не поднимая глаз, указала на уходящую вниз лестницу:

– Добро пожаловать в дом богини. Пусть каждый найдет то наслаждение, которого ищет.

Когда лестница и пятьдесят шагов по выложенному блестящей черной плиткой туннелю остались позади, Каден решился заговорить:

– Что ты им сказала?

– Назвала имя матери. Сказала, что вы оба бываете у нее. Что ты для того и носишь капюшон, чтобы не узнали, и, если они еще минуту продержат нас на улице, я добьюсь, чтоб их выпороли и оставили без жалованья.