Про всякое новое поколение и прочее такое. Ну, я сел и написал ей стишок: «Так тебя и этак, ты у меня сдохнешь, и когда-нибудь я тебя убью». Но так красиво, в стихах.

Ему показалось это настолько смешным, что он стал смеяться и не мог остановиться.

Слишком похоже на мать, подумала Никки.

– Я захотел убить ее прямо тогда, но знал, что такую сладкую штучку лучше отложить. Не то блюдо, что вкуснее холодным, а то, что можно разогреть в тот момент, когда оно будет вкуснее всего. Так что я убил одну из прочих. И это было чудесно, это меня поддержало на время. И мне понравилось писать стишки. Сперва раз в год. Я представлял себе, что она знает, что скоро будет, и ждет, когда я приду за ней, и боится.

– ДД, прошу тебя, послушай меня.

Он не слушал, он не слышал ее, слышал только свои мысли.

– Но она все делала эти свои дивиди, продолжала делать, что хочет. Ну, ладно. – Он закрыл коробку. – Это недолго будет продолжаться.

– ДД, ты должен меня отпустить.

Он снова ей улыбнулся – той улыбкой, от которой у нее кровь стыла в жилах.

– После того, как я дал себе труд установить в стене вот этот болт? Я его собирался к ней применить, когда буду готов. Представлял себе, какой у нас будет милый и долгий разговор перед тем, как я ее забью до смерти. Вот так я собирался с ней покончить.

– ДД, ты же знаешь, я никому ничего не расскажу. Я же всегда о тебе заботилась.

– Заботилась, когда тебе это было выгодно.

– Это неправда, ты сам знаешь, что неправда. Я за тебя боюсь. Остановись, или тебя поймают. Ты не виноват, но тебе нужно остановиться. Они не знают, где ты, и ты можешь вернуться к нормальной жизни, просто прекрати. Я никогда им не скажу, где тебя искать. Ты – единственный родной человек, который у меня остался.

– Родня, говоришь? – фыркнул он, и глаза его вспыхнули. Загорелись. – Ну, так не была бы ты родней, я бы тебя просто убил. А я тебя сюда посадил. Тут есть унитаз, есть кран с водой. В этом ящике еда.

Он похлопал по ящику ладонью и подтолкнул к ней.

– Насчет работы не беспокойся. Я им написал с твоего телефона, что тебе нужно срочно уехать по семейным обстоятельствам и ты берешь отпуск на две недели. Да, и твоей клининговой службе тоже написал, они в ближайшие недели не появятся.

Она не могла справиться с дыханием, коротким и частым, слишком частым.

– Умоляю, прошу, пожалуйста, не бросай меня на цепи. ДД, у меня в глазах все плывет, голова кружится, у меня сотрясение.

– Выживешь. – Он оттолкнулся и встал. – А сейчас я наконец приму горячий душ, слишком долго был в дороге. Потом я возьму что хочу, потому что этот дом не меньше мой, чем твой. Украденный в Канзасе грузовик я бросил в трущобах, и сейчас, наверное, его уже разобрали до рамы. Так что я возьму твою машину.

– Не делай этого, не надо. Я же твоя сестра!

– До крана достанешь, до унитаза тоже. Я вернусь, когда закончу свои дела в этой части мира.

– ДД, прошу тебя, не бросай меня так!

Он просто закрыл за собой дверь.

Ей пришлось зажать себе рот рукой, чтобы сдержать крик.

Он может вернуться, еще раз ее ударить. Или того хуже. И в конце концов он сделает это «хуже», она теперь знала. Она увидела, она приняла то, что знала на самом деле и раньше.

Оба родителя у них были со странностями.

А ее брат просто сошел с ума.

Какое-то время она рыдала, пыталась заглушить в голове голоса, говорящие ей, что она знала, что она всегда знала: ее брат сумасшедший.

Она не знала, что он убил мать, – не знала. Но что-то было. Его голос в телефонной трубке, когда она позвонила ему сказать, был таким спокойным и непринужденным. И взгляд, когда он пришел домой. Пытался изобразить заботу, но глаза оставались пустыми.

Но нет, она не знала. И это не ее вина.

Если мать иногда начинала рвать и метать, крича, что все мужики предатели, ни одному нельзя верить, она все равно наверняка не знала. Пусть мать выкрикивала число, даже иногда имена, Никки не знала, что мать все рассказала репортеру. Не знала, поэтому она не виновата.

Ей не за что расплачиваться. Ей не за что страдать. Ей нечего бояться.

Она сделала, что могла. Усердно работала, решая чужие проблемы.

Она выручала ДД бессчетное количество раз, и вот чем он ей отплатил.

Она рыдала горько, слезами жалости к себе, пока всхлипывания и звон в ушах не заставили ее сблевать в унитаз.

Опустошенная, она задремала, потом резко проснулась, услышав, как хлопнула входная дверь.

Поддавшись истерике, она дергала цепь, пока не стало кровоточить запястье.

Орала, пока не сел голос.

Никто не услышал. Никто не пришел.

Обычно ДД перед убийством проводил недели, а то и месяцы, изучая свою жертву, наблюдая за ней, записывая ее привычки, выискивая и анализируя слабые места.

Этот процесс доставлял ему удовольствие.

ДД считал себя интеллектуалом. Посмотрите, в конце концов, на его отца – профессор в одном из самых престижных университетов страны. Лично он, ДД, не хотел торчать столько лет в аудиториях и не нуждался в этом.

Скукотища!

Все эти правила, вся эта структура не развили бы, а лишь подавили бы его врожденный интеллект.

Разве не научился он, практически полностью самостоятельно, вскрывать замки, отключать сигнализацию, красть автомобили? А самое главное – исчезать на ровном месте.

Он знал, как сливаться с толпой, как теряться в пейзаже.

Это означало, думал он, ведя машину – точно на три мили в час выше разрешенной скорости, – что надо побриться и постричься.

Последнюю пару лет он вел жизнь одинокого выживальщика в лесах Вайоминга. Сидел тихо, волну не гнал. Просто такой себе суровый и убежденный (когда надо было это показать) выживальщик, живущий в одиночку на своем клочке земли, навещающий этот дурацкий город ради припасов, – изредка, нерегулярно и неприметно.

Друзей не заводил, врагов не наживал.

И когда он уезжал в дальнюю дорогу ради своей миссии, никто не замечал и не интересовался.

Там, где ему нужно было быть, он сливался с обстановкой. Тут он хипстер, там бизнесмен, а бывало, просто путешественник на дороге жизни.

Выглядеть безобидным он тоже умел. Белый мужчина среднего роста и веса без особых