К 1917 году в армию мобилизовали полмиллиона рабочих только крупных промышленных предприятий, или четверть всех рабочих-мужчин[916]. Тем не менее рабочий класс крупных городов, особенно Петрограда, за годы войны продолжал численно расти, «особенно в таких связанных с войной отраслях, как металлообрабатывающая, химическая и, в некоторой степени, швейная. Наиболее заметным был рост в металлообрабатывающей отрасли: только на нее приходилось 83 % всех вновь созданных рабочих мест»[917]. Мельгунов подчеркивал, что «промышленность военного времени внесла значительные изменения в сам состав рабочего пролетариата Петербурга, возросшего с 194 тысяч до 403 тысяч», и вновь прибывшие, «наносные элементы» были самыми неустойчивыми в общественном отношении, легче поддающимися заманчивым и эфемерным лозунгам большевистской пропаганды»[918].

Американский исследователь рабочего движения Давид Мандель выявлял в рабочей среде Петрограда три основных типа политической культуры, в значительной степени совпадавших с профессиональными группами. Первый — большинство квалифицированных рабочих, особенно на негосударственных металлообрабатывающих предприятиях. Их отличал достаточно высокий образовательный и культурный уровень, чувство достоинства, подчеркнутый интерес к политическим вопросам. Именно здесь была опорная база большевизма. Второй — малоквалифицированные рабочие и чернорабочие, которые были политически наименее активными, их нередко называли «малосознательными массами». Наконец, высококвалифицированные рабочие государственных предприятий и рабочие-старожилы заводов и фабрик, расположенных в отдаленных пригородах — «рабочая аристократия». Многие из них имели свои собственные дома, а некоторые и по нескольку сразу, которые они сдавали в аренду. Они не разделяли непримиримости, скажем, металлистов к имущим классам, и среди них наибольшей популярностью пользовались меньшевики и эсеры. Среди этой категории рабочих вести какую-либо агитацию за свержение существующих порядков было бесполезно»[919].

Более 60 % питерских рабочих были заняты именно в металлообработке (в Москве доминировали текстильщики — 43 %). Более двух третей рабочих столицы были заняты всего на 38 предприятиях с численностью более двух тысяч человек. «Концентрация больших масс рабочих на одной производственной территории… способствовала организации и развитию классового самосознания, придавала рабочим ощущение силы во время коллективных выступлений»[920].

Наиболее радикальными были рабочие организации Выборгской стороны, где еще до Февраля активно агитировали представители всех социалистических партий. «Долгие годы самоотверженные и страстные пропагандисты, используя все легальные и нелегальные возможности, сеяли зерна социализма в эту благодатную почву… Нищенские заработки, длинный рабочий день, клетушки вместо жилья, шныряющие повсюду полицейские шпики и провокаторы, потогонная система труда и штрафы, наконец, неуклонно растущая ненависть к войне сделали все остальное»[921].

Американский консул в Петрограде Уиншип в донесении, направленном в Вашингтон в конце марта, подчеркивал, что в сознании рабочих уже прочно засела мысль, что коллективные действия, забастовки, а не упорный труд были лучшим средством повысить материальный уровень. Избранные на предприятиях комитеты и профсоюзы не столько наводили порядок, сколько поддерживали требования трудящихся и при этом не контролировали их поведение[922].

Председатель одного петроградского фабзавкома говорил, что рабочие чувствовали приближение «снов наяву», когда они будут «управлять сами собой, не склоняя головы перед властью класса собственников». На конференции производственников Южной России звучало: «Рабочий класс увлечен заманчивыми перспективами, которые обрисовали его лидеры, он ждет прихода золотого века — но тем горше будет разочарование, которого невозможно избежать»[923].

Рабочие и солдаты запасных батальонов имели основание считать себя победителями в Февральской революции и вообще хозяевами положения. Поэтому «брошенный в среду рабочих лозунг «диктатуры пролетариата» вполне отвечал их настроениям. Эта «диктатура» и осуществлялась рабочими, преследуя узко эгоистические цели, не заботясь о том, что в корне разрушались сами предприятия»[924]. Фабзавкомы организовывались, как правило, раньше, чем успевали восстановиться профсоюзы, и отличались от профсоюзов тем, что объединяли всех рабочих конкретного предприятия (независимо от профессии) и занимались вопросами не только экономическими, но и политическими. В фабзавкомах большевики пользовались куда большим влиянием, чем в Советах.

А вот либералы явно недооценили потенциал пролетариата, непредусмотрительно списывая его со счетов в своих политических раскладах. Бердяев писал в самый разгар революции: «Рабочий класс не создал никаких ценностей, не обнаружил никаких зачатков творчества новой культуры, нового духовного типа человека. Он все заимствует у буржуазии, питается ею духовно и фатально «обуржуазивается» по мере роста своей культурности, своей сознательности, своего приобщения к благам цивилизации. За пятьдесят лет своего наиболее героического существования социалистический пролетариат — этот «класс-мессия», ничего не сотворил»[925].

Но пролетариат все больше ощущал себя как «класс в себе», который активно поднимался на защиту своих прав. Реальная заработная плата рабочих до 1916 года включительно немного росла (на 7 % по сравнению с 1913 годом), особенно заметно — на 22 % — в военной промышленности. Но в 1917 году зарплата в военной промышленности была на 25 % ниже, чем в 1913-м, а на предприятиях, не связанных с выполнением оборонных заказов, — почти наполовину[926].