Генерал Андрей Григорьевич Шкуро, чей казачий полк Февраль застал в Бессарабии, свидетельствовал: «Казаки держались крепко, но я чувствовал, что дальнейшее пребывание тут небезопасно, ибо брожение в пехоте приняло такой масштаб, что она производила впечатление. С другой стороны, отношения между пехотой и казаками, получившими прозвище «контрреволюционеров», приняли столь напряженный характер, что можно было ежеминутно опасаться вспышки вооруженной междоусобицы. Тогда я задумал отправиться со своим отрядом в Персию, в экспедиционный корпус ген. Баратова, слава о действиях которого, гремевшая на Кавказе, докатилась и до нас… Дорогой мы встречали подчас возвращавшихся с фронта агитаторов, многие из которых были рады свежей аудитории, за каковую считали моих партизан. Казаки очень охотно выслушивали этих носителей нового мировоззрения, но, однако, редко кто из них уходил после этого целым. Обыкновенно после окончания дискуссии, и притом по собственной инициативе, неблагодарные казаки их сильно пороли плетками»[956].

На казачество одни сильно надеялись, другие его откровенно боялись. Правые круги связывали с казачеством надежды на реставрацию, либеральная общественность с какого-то момента — на восстановление правопорядка; левые — опасались контрреволюционности и вели активную агитацию в казачьих частях.

Круги, желавшие возрождения армии, например, генерал Александр Михайлович Крымов, были готовы свою основную ставку сделать именно на казачество. Врангель, командовавший в годы войны казачьим полком, бригадой, а потом и дивизией, в которую входили три казачьих полка, с Крымовым не соглашался: «…Я отлично знал казаков. Я считал, что они легко могут стать орудием в руках известных политических кругов. Свойственное казакам испокон стремление обособиться представляло в настоящую минуту, когда значительная часть армии состояла из неказаков, а казачьи части были вкраплены в целый ряд регулярных дивизий, немалую опасность. Я считал, что борьба с развалом должна вестись иными путями, не ставкой на какую-либо часть армии, а дружным единением верхов армии и сплоченностью самой армии»[957].

Официально признав Временное правительство, правительство Дона установило с ним связь через избранный на общеказачьем съезде в Петрограде в марте 1917 года Казачий комитет, в котором обрел популярность своим красноречием историк Митрофан Петрович Богаевский. Временное правительство со своей стороны оказывало казакам все знаки внимания и не противилось созданию в казачьих областях явочным порядком широкого самоуправления. Но при этом стремилось изъять из подчинения выборным атаманам местные гарнизоны и ограничить компетенцию казачьей власти, расставляя для наблюдения за нею правительственных комиссаров. «Впрочем, замечал Деникин, — комиссары после кратковременной и неудачной борьбы вскоре стушевались и не проявляли никакой деятельности. Гораздо более серьезною становилась борьба казачьей власти с местными Советами, комитетами, опиравшимися на буйную солдатскую чернь, наводнявшую области в качестве армейских запасных батальонов и тыловых армейских частей… Бороться с этим засильем казакам было нечем — все части находились на фронте…

Советы обосновывали необходимость «расказачения» стремлением к единому административному устройству всех российских, казаки добивались самоуправления и существования собственных учреждений. Советы настаивали на уравнении земельных наделов между казаками и крестьянами, казаки защищали право собственности и распоряжения казачьими землями. Организация общего областного управления не удалась. Началась внутренняя борьба. «На почве этой возникли два явления: первое — тяжелая атмосфера отчужденности вражды между казачьим и иногородним населением;…второе — так называемый казачий сепаратизм или самостийность»[958].

В мае на Дону был созван первый Войсковой Круг, на который съехались 500 выборных от станиц и 200 — от фронтовых частей. Круг постановил отозвать казаков из Донского исполнительного комитета, Совета и других не казацких органов власти и самоуправления[959]. К этому времени на Дон вернулся уволенный Брусиловым за недостаточную революционность командующий 8-й армией генерал Каледин. После долгих уговоров он согласился на избрание Войсковым атаманом, его помощником стал Богаевский[960].

Генерал Гурко описывал ритуал: «Церемонию проводил председатель Круга, произнесший при этом историческую формулу, издревле применявшуюся в подобных случаях. Атаман отвечал, обязуясь верно служить интересам казаков и оберегать донское население. На следующий день атаман со скипетром в руках, в окружении казачьих знамен проследовал в сопровождении членов Круга в кафедральный собор, где был отслужен торжественный молебен. По окончании службы атаман вышел на площадь, на которой были выстроены все казачьи части гарнизона. Стоя на высоком помосте, он принял из рук председателя Круга другую эмблему своей власти — золотую булаву, сильно напоминавшую очень длинный маршальский жезл, увенчанный короной и крестом». Ни одна из солдатских частей гарнизона, ни Совет не приняли участия в церемонии вступления атамана в должность. Совет даже постановил его арестовать[961].

Повсюду в казачьих регионах возникли правительства, избранные атаманы и представительные учреждения (круги и рады). «В областях образовалось троевластие. Атаман с правительством, комиссар, Совет рабочих депутатов»[962].

В казачьих областях — в сравнении с остальной Россией — сохранялся относительный порядок. Гордеев замечал, что «при въезде на первую станцию в пределах Войска Донского все резко менялось. Никаких скоплений дезертиров, никакого беспорядка, и, казалось, что проезжающие попадали в другой мир… Войско Донское оказалось удивительным исключением среди общего хаоса и анархии. Войско оказалось способным собственными силами очистить свои земли от стихийного развала и без всяких затруднений, политических и социальных потрясений наладить нормальную жизнь». Возмутителями спокойствия выступали расквартированные там пехотные запасные батальоны. «Но эти части, воспринявшие революционные порядки, были казаками разогнаны, и очагом беспорядков для Новочеркасска становится Ростов, составляющий один из узлов железной дороги, связывавший кавказскую армию с Россией». Там «происходило скопление дезертиров разлагавшихся русских армий на всех обширных фронтах»[963]. Донская же область в глазах правительственных и советских кругов становилась очагом реакции, а генерал Каледин превращался в один из главных символов контрреволюции.