Еще пять минут, и они уже возвращались с двумя тяжелыми пакетами отличного винограда.

– Глеб, а что это за место такое, Планера? – вдруг спросил Том.

– Ты не знаешь?

– Меня Монгол туда тянет.

– Этот поселок раньше Коктебель назывался. Не так давно ему снова это название вернули. Не все водители еще знают, уточнять нужно. Так что если поедете в Планерское, то не удивляйтесь, что попадете в Коктебель.

– Ну а вообще? Почему о нем так много говорят?

– В 70-е годы поселок облюбовали неформалы. Нам тоже нужен был свой Вудсток. На нашей совковой планете где-то должно было появиться царство справедливости. Где все люди братья, где царствует вино, любовь и музыка, где нет денег и все живут как хотят. В общем, кто Планеров не видал – тот в Крыму не бывал.

Глеб вдруг шумно втянул носом воздух и остановился.

– Не может быть… – сказал он, наслюнил палец, и, определив направление ветра, сделал несколько неуверенных шагов от дороги вглубь виноградника. Там, увидев что-то под ногами, он призывно махнул рукой Тому.

– Смотри сюда.

В тени одного из кустов, между виноградными столбами была выкопана неглубокая яма длиной около метра. В ней густо росли крепкие и коренастые кустики конопли. Их яркие верхушки чуть-чуть выглядывали из ямы. Сладковатый смолистый запах растекался по округе.

– Ай-яй-яй! Одни девочки. – Глеб восхищенно прицокнул языком. – Возьмем кустик?

– Да ну ее. Она ж чья-то.

– И виноград чей-то.

– Не скажи. Виноград государственный. А трава – чья-то.

– Ладно, – нехотя согласился Глеб, и они зашагали дальше.

Черное на белом, кто-то был неправ.

Я внеплановый сын африканских трав! —

неслась веселая песенка над лозами.

Они взяли у Вени большую кастрюлю, и вскоре в нее с аппетитным лопанием ягод потекла душистая нежно-зеленая жидкость. Когда кастрюля наполнилась доверху, Глеб крикнул:

– На дегустацию!

Сок оказался не таким сладким, как ягоды, но здорово перебил аппетит.

Битва при роднике

К вечеру проснулся Монгол, подошел к костру, уныло разбавив сок горячим чаем.

– Чего грустишь? – спросил его Веня.

– Грустно потому шо.

– Понимаю, – горестно вздохнул Веня, – дела амурные. Но я тебе один способ подскажу. Если хочешь закадрить хиппушку, закати глаза и скажи волшебное слово.

– Какое?

– Кали-Юга.

– Это что?

– Индусы считают, что мы живем в эпоху Кали-Юги. Раньше были другие эпохи, когда жилось и жирно, и духовно. А теперь все стало плохо, потому что миром управляет злая богиня Кали. Но если ты вздохнешь рядом с ней, и скажешь: Кали-Юга, сестренка, – то она твоя.

Монгол не ответил.

– Я, кстати, Кали-Югу не отрицаю. Может, поэтому от женщин одно зло. – Веня по-турецки уселся у костра, глядя в огонь. – Ну, конечно, мама – это полбеды. Но вторые, основные полбеды – это все-таки жена. Ты, вот, например, скажешь ей слово. А она обязательно найдет в нем какую-то дрянь, о которой ты и не подозревал. Ты начинаешь ей объяснять, а выходит, что оправдываешься. Или, вот, к примеру, такой важный вопрос, как прием пищи. Все знают, каким образом идет путь к мужскому сердцу. А в жизни я говорю: «Маш, я голодный». А она мне: «Да как же! Ты же поел». – «Когда? Я еще не ел ничего». – «Да что ж ты обманываешь? Ты ж с утра банан съел!» Представляешь?! Банан! Нет, я многое могу понять, я человек понятливый. Но так же нельзя!

Монгол улыбнулся.

– А покупки? Идешь с женщиной на базар, – еды бери на неделю. Можно сгинуть там, на базаре. Или вот кино. У нас фильм один шел, драма. Я говорю: «Тебе драм в жизни мало?» А она: «Все говорят, что хорошая, пойду и все!» Ну ладно, я уже билеты купил. И тут она: «Не, я не пойду. Я же должна накраситься. Если драма хорошая, то я расплачусь. А если расплачусь, то тушь потечет!»

Сейчас вроде смешно, а тогда… А вот как-то раз, встали утром. Она на меня косо так смотрит. На вопросы не отвечает. Целый день дуется, срывается по пустякам. К вечеру я не выдержал. «Да что с тобой такое?» – говорю. А она: «Ты мне во сне изменял».

У костра засмеялись.

– И поэтому ушел? – спросил Монгол.

– Да нет, конечно, – отмахнулся Веня. – Из-за такого не уходят. Но ощутите творческий размах!

– Может, сон в руку? – спросил Глеб.

– Или вот еще. Соседи у нас были сверху, Смирновы. Они тоже в Израиль собирались. Мама мне как-то говорит: «Веня, Смирновы едут, и нам в Израиль пора». А я ей: «Мама, кому в Израиле нужны мои шедевры? Смирновым? Так я им могу их еще здесь продать, в полцены…» Так вот, Смирновы.

Ругались мы с ними часто, потому что Иосиф Абрамович днем спал, а по ночам тихонько работал сапожником. А когда у тебя сосед сверху – ночной сапожник, это не только грустно, это пагубно отражается на печени. Пару раз мы органы вызывали, но вы же знаете нашу гуманную милицию! И вот однажды ночью жена не выдержала и пошла к ним наверх. Ну, думаю, все! Отгулял Иосиф Абрамович свое, и в Израиль больше не поедет. Прислушался я, а там тишина такая стоит, гробовая. Полчаса, час. Ну, думаю: наверное у Иосифа Абрамыча сердце заболело, валерьянку пьет. Наконец, возвращается, довольная. «Маша, чего так долго?» – «Я с ними поругалась, конечно, а заодно их кошке коготки подрезала».

– Какая замечательная женщина! – сказал Глеб. – Я так и не понял, почему ты ушел? Она тебя не любила?

– Меня? Что ты! С Богом сравнивала. «Все из-за тебя», – говорила. Но если мама и жена договорятся, – пиши пропало. Они за тебя все решат, а потом – оп, и старость. Я это понял, и ушел. На свободу с чистой совестью. Вот с мужиками все просто и ясно. Мужик – это…

– Дарова, неформалы, типа. Или как там. – В круг света из-за деревьев вышли два крепких качка. Один демонстративно держал на плече новенькую, поблескивающую лаком, биту.

– Кароч, мы тут виноградник сторожим, – сразу начал один. – Мы все видим, кто ходит, откуда. Сегодня кто-то из ваших на виноград ходил. Нам оно сиренево, – рвите. Но если хоть один куст травы пропадет, – ребра переломаем. Поняли?

– Какой травы? – спросил было Веня.

– Какой надо.

– А мы не…

– Да нам побоку. Поняли?

– Поняли.

И качки исчезли так же быстро, как и появились.

На поляне воцарилась тишина. Лишь на холме неподалеку толстые московские соседи громко спорили из-за того,