Шрифт:
Закладка:
— Переночуем в мотеле, — вдруг спросил Рой, украдкой поглядывая на Энди, — или хочешь посреди пустыни под кактусами?
Парень растерялся.
— Это не опасно?
— Если опасаешься меня, опасно, — отшутился Маккена.
— А в мотеле с тобой не опасно?
— И в мотеле опасно.
— Тогда в пустыне. Мне кажется, это романтично. Помнишь, мы ночевали на заливе? Это была одна из самых счастливых ночей в моей жизни.
Рой улыбнулся. Чертова нежность! Наверное, сентиментальность, всплывшая откуда-то из глубин подчувственности — первый признак старости. Маккена обдумывал это неожиданное открытие. Чертова нежность! Опять выстилает дорожку в душе. Ему непременно захотелось запачкать ее. Наследить, что ли. Нет, это уже слишком! Как-то предательски подводит все: сердце, разум, чувства. Гнать надо! Он уже сталкивался с этим. Давно. В прошлой жизни. Шерон. Роя передернуло. И хотя ее уже давно нет с ним, она чужая и далекая, эластичная невидимая нить осталась. Растянулась. Стала тоньше волоса, но она есть, и порвать ее не получается. И опять! Ведь говорил же себе «нет»! Чертова нежность! Признался в отношениях. Кому было надо?! Это меняет все. Все летит псам под хвост. Да и псы какие-то не совсем породистые, хотя порода не сильно меняет то, что у них под хвостом. Да и со статуей свободы что-то не то. Ну рухнула бы уже, наконец. Так нет! Зацепилась в опасном крене и ни туда, ни сюда. Кругом какая-то нейтральная полоса отчуждения. И все же парень того стоит. По-любому стоит. Рой уже пробовал, как это без него. Не вышло. И статуя раскачивалась, и нежность скреблась, и внутреннее «я» сопротивлялось. Да еще и муза капризничала.
— Я же говорила тебе, — шепчет на ухо, и теплое дыхание щекочет за ухом.
— Какого черта ты опять лезешь в мои мысли?
— Так ты думаешь так громко, что разве глухой не услышит. Сколько раз ты уже размышлял о сексе?
— Не знаю. Не считал.
— Зря. Все вокруг располагает. Сегодня сядет красное солнце и песок красный. Поснимаешь его? Я бы посмотрела.
— Ты так и будешь за меня решать?
— Боже упаси! Это твои мысли, и, знаешь, они мне нравятся…
— Может, хватит пялиться на голых мальчиков?
— Почему нет, если они красивые? Заметил, кубики на прессе намечаются? Щенячьи еще, но все же классно. Ему не стоит качаться больше. Самое оно, а?
— Ох и развратная же ты баба!
— И это мне ты говоришь?! Не ты ли тут вещал о нарушении всех законов? А, мистер Маккена?
— Ладно. Любуйся со стороны, сколько тебе влезет, только оставь мой мозг в целостности.
— О чем думаешь? — спросил Энди, заметив, что молчание затянулось.
— Хорошо бы село красное солнце. Поснимал бы тебя на закате.
— Рой, я уже позабыл, как это делать, — со странной интонацией произнес парень.
— Еще скажи, что стесняешься.
Энди не ответил, но Маккена понял, что тот старается покраснеть.
— Слушай, я излазил тебя вдоль и поперек, заглядывал внутрь, делал все, что мог изобрести, и теперь ты стесняешься?
— Угу.
— Ладно. Подумаю, что с этим можно сделать.
Машина медленно въезжала в закат. Огромное солнце разлилось, стекая за горизонт. Воздух тоже казался покрасневшим, густым и горячим. Закаленная медь богато окрасила пустыню, вычеканивая горделивые силуэты кактусов.
— Самое оно, — довольно заметил Рой. — Приехали.
— Как ты это определил? — не понял Энди, разглядывая ландшафт, который неизменно тянулся последних часа два.
— Давай, фото-звезда, вылезай навстречу своей популярности.
Маккена снимал. Его тело превратилось в пружинящий механизм с нетерпением.
— Не надо позировать! Я ведь не портфолио снимаю и не обложку для плейбоя делаю. Мне нужна твоя естественность. Нет ни грима, ни стилиста, ни декораций. Вас тут трое. Ты, солнце и пустыня. Даже меня нет.
«Стив тоже всегда так говорит», — подумал Энди. — «Только ты и музыка. Только я и пустыня».
Солнце коснулось горизонта и поплыло. Потекло по нему, медленно просачиваясь вниз. Оно волновалось. Дрожало, придавая вечеру томности. Рой снимал. С оскалом остервенения. Мальчишка смотрел, как он двигается. Красиво. Впору снимать его самого. Это, словно замедленный танец творческого восторга. Муза улыбалась. Зло. Солнце огнем плескалось в ее глазах. Еще! Рыжие волосы впитывали медь. Еще! Они оба молчали, чтобы не тратить силы и секунды. Красное свечение диска блекло, становясь оранжевым. Линия горизонта пылала пожаром. Маккена снимал. Еще! Щелчки объектива останавливали вечность. Жадно. Часто. Крест в объективе впился в цель. Захватил ее. Ниже, выше, чуть левее, немного справа. Полчаса? Час? Время съедало картинку, и Рой спешил. Ему мало. Голодный. Еще! Черт! Энди! Я так соскучился! Тело изменилось. Волнительный рельеф. Сексуально на грани безумия. Идеальная модель. Моя идеальная модель. Еще! Пожар гас. Почти осела ночь. Маккена устало опустил фотоаппарат.
— Все. Ша. Уже ничего не вижу. Хватит, пожалуй.
— Доволен? — спросил парень, устало опускаясь рядом.
— Мало, — выдохнул Маккена, вялясь на спину на песок.
— Что-о-о? Я чуть не кончился.
— Поцелуй, — попросил Рой, даже не приоткрыв глаз.
— Думаешь, стоит?
— Уверен.
— Ну тогда ладно. Один раз.
— Один?
— Один.
Энди поцеловал один раз, только он длился минут десять. А потом еще раз. Почти столько же. Тьма опустилась быстро, словно где-то опрокинулся чан с чернилами. Осели взметнувшиеся брызги, оголяя обнаженные звезды. Богатая алмазная вышивка по черному бархату. Бесконечная картина в рамке из горизонта.
— Ничего, что они все видели? — спросил парень, разглядывая огоньки.
— Они столько раз это видели, что, наверное, уже давно потеряли интерес. Думаю, так пару десятков миллионов лет тому назад.
— А ты?
— Думаю, через пару миллионов лет ты перестанешь меня интересовать, и я найду кого-нибудь помоложе. Даже гораздо раньше.
— Раньше?! Когда это интересно?!
Рой улыбнулся. Энди не видел, но точно знал, он именно так и сделал.
— Когда мне исполнится сто лет, не уверен, что меня потянет на восьмидесятилетнего мальчика.
— А кто тебе сказал, что я собираюсь прожить с тобой столько времени?! — возмутился парень, поднимаясь на локте.
— Я собираюсь.
— Скажи еще раз.
— Э-э-э нет, дружок. Хорошего понемногу. Во всем нужна рациональная дозировка…
— Рой.
— Я и так сказал слишком много. Как бы мне не пожалеть.
Он притянул Энди, укладывая его головой себе на грудь.
— Я уже говорил тебе, что твое тело становится роскошным? — лукаво начал Рой.
— Прямо роскошным?
— Прямо или криво, но роскошным. Чертов Стив! Старая лиса! И как он разглядел в тебе это?
— Что это?
— Это. Удивляюсь, он почти не ошибается.
— Ну, ты же знаешь, что дядя Стив…
— Давно живет на свете, — как мантру произнес Маккена.
— Чтобы не ошибаться, — они сказали это одновременно и засмеялись.
— Тебе идет шест.
— Правда? Он показывал мне съемку, как это делают в Индии.
— И как?
— Там палка толстая. Едва обхватишь пальцами. Они словно рождаются с ней…
— Не знаю, что там, в Индии, но ты со своей тоже родился. Когда покоришь мир, смогу я рассчитывать на бесплатный билет где-нибудь на самом дальнем ряду?
— Запомни, где бы я ни был, даже если тебя не будет рядом, я буду танцевать только для тебя. Всегда.
— Ладно, — оборвал Рой, — Разговор становится недопустимо сентиментальным. Мне осталось только пустить слезу, чтобы потерять себя окончательно. Давай, вставай. Песок быстро остывает. Пойдем в машину. Там где-то был фонарь. Мне чертовски хочется выпить. На х… эти щенячьи нежности!
— О, узнаю Роя Гейла Маккену! — поддел его парень. — Независимый, свободный, гордый!
— Вот и хорошо. Продолжай в том же духе.
Спать в машине — не лучшее изобретение человечества. То затекает рука, то нога, то бессонница возится рядом, бесконечно пихая в бок и расталкивая всех в стороны. Музе тоже не спится, и она принимается обсуждать с Роем планы снимков. А что? В этом что-то есть. Пожалуй, она права, и падать в воду лучше спиной. Да, спиной. Решено. На закате или на рассвете? Она любит это время. Маккена тоже. Здесь они единогласны. Закат, конечно, насыщеннее и трагичнее, а рассвет чище и непорочнее. Впрочем, надо сделать и так, и так, а после решить. А вот как снимать дальше, они даже не спорят. Пока. Пока не начнут разбираться, чья идея. Хотя,
