песне, где также орел нападает на лебедь и терзает ее. Есть в малорусской песенности очень замечательный образ, также близкий к упомянутым выше образам страдания лебеди. Девица берет воду и загоняет лебедь с лебедятами; вдруг где ни взялся стрелец, он убил лучшую лебедь; перья лебяжьи рассыпались по лугам, а кровь разлилась красными реками; это не кровь — это красота девичья.

Ой, плавала лебидочка з лебедятами;

Де ся взяла чорнява я воду брати,

Взяла тии лебедята заганяти;

Де ся взявся жвавий хлопець ще й стрилець,

Убив соби що найкрасчий лебедець.

Порозсипав биле пирья лугами,

Порозливав кров червону риками,

То не кров — то дивочая краса.

Здесь как будто обломок какой-то мифологической истории, в которой лебедь была женщина. Это можно заключить из того, что в великорусских былинах есть личность женского пола, называемая «лебедь белая»; ее древняя история распалась на совершенно противоположные и несходные образы, дошедшие до нас в былинах: по одним вариантам, эта лебедь белая — верная и любимая супруга любящего ее богатыря, по другим — она коварная предательница того же богатыря, который является уже грязным пьяницею.

В одной козацкой песне с криком лебеди на море сопоставляется грусть черноморцев, потерявших своих коней.

Ой, плавала лебидонька на синему мори,

Ой, там пасли чорноморци в чистим поли кони;

Ой, крикнула лебидонька, море перепливши,

Заплакали чорноморци, кони погубивши.

Лебеди иногда являются в песнях вместе с гусями и даже как бы одною птицею под двойным названием во множественном числе — гуси-лебеди. Таким образом, в свадебных песнях поется, что гуси-лебеди, означающие здесь свадебных гостей, зовут невесту на посад. Очень замечательна одна галицкая колядка, в которой гуси-лебеди изображаются сидящими на дереве и видящими с него то, что творится в чистом поле и на синем море. Они видят: плывет корабль, в нем красавица девица; она обращается к какому-то молодцу и просит взять ее с корабля, обещая награду от братьев, которых у нее семьдесят, а из них трое родных.

А в лиску, в лиску, на жовтим писку,

Росте деревце тонко, високо,

Тонко, високо, в коринь глубоко,

В коринь глубоко, листом широко.

На тим деревци гуси-лебеди

Ой, сидят же вни, далеко видять,

Ой, видят жи вни чистое поле,

Чистое поле, синее море;

На синим мори корабель пливе,

А в тим корабли кгречна панночка,

Кгречна панночка, та й Марусенька,

Обзиваеся до паниченька,

До паниченька, поновиченька:

«Ой, паниченьку, поновиченьку!

Ой, возьми мене та з кораблика,

Бо е у мене симдесят братив,

Симдесят братив, а три ридненьки,

Ой, держать мини та парть велику,

А як мня возьмет, все тото дадут».

Образ непонятный, и так как он является в колядках, то, вероятно, он древний и, может быть, обломок какого-то мифологического представления.

Гуси сами по себе не имеют определенного символического значения, хотя встречаются в песнях нередко. С летящими дикими гусями сравнивается толпа девиц и толпа козаков.

Летили гуси рядком-рядком,

Крикнули вони разком-разком.

Летили гуси сизокрилии —

У нас все дивки чорнобривии.

Летили гуси волохатии —

У вас все дивки пикатии.

Налетили гуси, стали жирувати —

Наихали козаченьки, стали ночувати.

Гусиный крик — образ вестей.

Летили гуси рядком-рядком,

Та крикнули гуси разком-разком.

Та вийшли люди дивитися,

Ииде Ивасько женитися.

Тоскующая женщина посылает гусей к своим родным и велит им не говорить, что ей жить дурно, а приказывает сказать, что она роскошествует:

Пливить, пливить, били гуси, та до мого роду,

Та не кажить, били гуси, що я тут горюю,

А скажите, били гуси, що я роскошую, —

и, вероятно, гуси в одной песне такой женщине принесли весть от ее родных, так как она, упомянувши о гусях, просится у своего мужа к родным.

Ой, у броду, броду, пили гуси воду;

Пусти мене, мий миленький, та до мого роду,

Бо я в свого роду ище не гуляла,

И в своей родиноньки в гостях не бувала.

Летание диких гусей, как вообще летание птиц, наводит грусть о прожитых летах:

Из-за гори високои гуси вилитають;

Ще роскоши не зазнала, вже лита минають,

Не зазнала в отця, в неньки, замижем не буду.

Почим же я лита мои споминати буду?

А девушка, потерявшая невинность, изображается гонящею гусей на реку и в то же время плачущею о своем горе.

Ой, гиля, сири гуси, гиля на Дунай!

Завьязала головоньку — тепер сиди та й думай.

Ой, гиля, гиля, сири гуси, гиля на море!

Завьязала головоньку — горе ж мини, горе!

В одной песне плавание гусей сопоставляется с любовною беседою:

Пливить, гуси, пливить, гуси, бистрою рикою;

Вийди, вийди, дивчинонько, розмовься зо мною, —

а в другой женщина, желающая погулять, сравнивает себя с гусынею:

Коби мини не чепець, не шовкова хустка,

То я б соби погуляла, як на ставу гуска.

Чайка (по-малорусски называется не та птица, которая носит это название в Великороссии, но та, которая по-великорусски называется чибисом или пиголицею) в одной очень известной песне изображает бедную мать, которой плохо жить: и жнецы хотят забрать у ней детей, и птицы ее обижают.

Ой, бида чайци,

Чайци небози,

Що вивела дитки,

При битий дорози,

Киги, киги! Злетивши в гору,

Тильки втопиться в Чорному морю!

Жито поспило,

Приспило дило,

Идуть женци жати,

Диток забирати.

Ой, дити, дити,

Де вас подити?

Чи мини втопиться,

Чи з гори убиться?

И кулик чайку,

Взяв за чубайку;

Чайка кигиче:

«Згинь ти, куличе,

И бугай дугу,

Ще з лози дугу!» —

«Не кричи чайко,

Бо буде тяжко!» —

«Як не кричати,

Як не