смотри, как Львище старается привлечь внимание. — Маша почесала коту взъерошенный живот тапочкой, надетой на руку. Благоразумно. У него, несмотря на внешнее сходство с разваренным пельменем, быстрая реакция и острые когти.

— Кажется, это выступление по какому-то другому поводу. Есть он просит не так.

Нет, отчего же! Покормите, покормите, кто б возражал!

Мы с Масей резко сорвались с места и ринулись к двери, остановившись в коридоре, чтобы оглянуться. Да, люди собрали посуду и пошли в кухню. Мы рванули впереди них, грохоча когтями по ламинату.

Мася

В ожидании еды, когда берут миску, чтобы положить в нее мяса с геркулесом и китайским салатом и заварить кипятком, я нервно кручусь на месте, перетаптываюсь и сдавленно всхлипываю: «Мрр-гня!» А когда приступают к перемешиванию, кровь бросается мне в голову, и я нападаю на Ёшкин хвост, который заманчиво вьется у ног хозяина. Поэтому им — ногам — как раз и достается. Это слышно по характерному звуку, когда когти сквозь домашние брюки достают до кожи.

Кошкин хвост увертлив. Непредсказуем. Его кончик живет отдельной жизнью и вообще себе на уме. Иногда Ёшка, случайно заметив хвостовьи выкрутасы, пытается его куснуть, но тщетно. Есть специальное место на кухонном шкафу, где она может его поймать, зажав в угол.

У меня хвост обычный, не считая его чрезвычайной красоты, разумеется. Он честно выполняет положенную работу — показывает мои настроения и коварные замыслы. В общем, без задних мыслей служит на благо общества. Не мое благо, нет, на благо других. Благодаря ему я не могу сильно навредить окружающим. Если я задумал впиться в играющую со мной руку, он заранее предскажет это, и рука, если приделана с умом, не тяп-ляп, вовремя отступит с поля боя. Так же и в наших с Ёшкой играх. Мой хвост точно обозначает границы моего терпения, за которые она благоразумно не заходит. Но Ёшка — существо столь многогранное, что даже хвост ее имеет собственный взгляд на мир, непостижимый для хозяйки.

Некоторое время после еды мы традиционно посвящаем умыванию и спокойному, благодушному общению.

— Ёшка, неужели они решат в пользу переезда?

— Не знаю. Пока раздумывают.

— А вдруг Маша согласится?

— Знаешь, Мась, вообще-то это может быть даже интересно. Все равно что оказаться внутри кино.

После еды Ёшка гораздо легче примиряется с обстоятельст­вами.

— Надеюсь, это будет тихая мелодрама с хеппи-эндом, а не ужас-тик про лесных монстров, — сказала она.

Ох. Зря сказала. Вдруг накаркает.

На дереве перед окном резко, протяжно и тоскливо закричала пучеглазая ворона, снялась с ветки и тяжело полетела прочь.

Глава четвертая

Переселение народов

Ёшка

Наша Маша согласилась. И начались сборы.

Потом сборы закончились. Люди оглядели заваленный вещами коридор. И стали всё перебирать заново, потому что увезти это нереально. Надо тогда захватить с собой и наш дом с квартирой.

Подремывая на окне, за которым машины разбрызгивали на прохожих весенние лужи, я представляла, что наш дом трогается, рывком выдирает себя с корнями и мы едем. За нами следом бегут крысы — они же не могут бросить хозяйство. За крысами бегут жильцы, которые вернулись с работы и обнаружили, что дом уползает, оставляя за собой глубокую борозду в асфальте. Из окон машет отставшим их родня, скорее, мол, поднажмите. Галки и вороны подняли ор, собаки — лай, люди — крик, машины гудят…

Я проснулась. За окном орала ворона. В коридоре по-прежнему громоздилась гора сумок. Меньше она не стала. Из одной сумки высунул нос лыжный ботинок — подышать.

— Витенька, по-моему, лыжи — это лишнее, — робко сказала Маша. — Сейчас же весна.

— А вдруг мы доживем там до снегов? Знаешь, как по лесу здорово кататься.

— Я буду ездить в Москву, у меня тут работа. К зиме подвезу.

Борода со вздохом изъял ботинки и лыжи. Ничего в горе вещей принципиально не поменялось.

Я отвернулась. Нервы мотают мне.

Рыжий лазал по горе, всё царапал, жевал, нюхал и разговаривал. Он никогда не видел сумок в таком количестве, хотел залезть во все сразу.

От радостного возбуждения он взлетел под потолок по прибитым на углу когтеточкам, боднул дверцу верхнего шкафчика и влез на полку. Сверху посыпались провода, лампочки, железки и всякое нужное барахло для ремонта. Люди, вместо того чтобы ругать балбеса, засмеялись. Набаловали парня, ох набаловали. Это Борода его приучил — скинет Мася, к примеру, яблоко с подоконника, хозяин захохочет, положит его назад и ждет. Мася посмотрит на яблоко, нагнув голову, пошевелит ушами — и снова неуклюже покатит к краю пухлой лапкой с пучками волос на пятках. Полный восторг. Гостям часто показывают этот номер.

— Слезай, кот, — сказал Борода, подходя с отверткой. — Дерево твое снимать пора.

— И когтеточку не обязательно брать, тем более три штуки, — подсказала Маша. — Там же настоящие деревья будут.

Мася с грохотом слез, ринулся к корзинке с игрушками и приволок некое подобие механической крысы с остатками шкуры на голове. Зад у нее был лысый и откровенно пластмассовый. О том, что когда-то у нее был хвост, никто не помнил.

— Ладно, давай сюда. — Борода втиснул бывшую крысу в пакет с нашим кормом. — И мячик возьмем, пожалуй, да? — заискивающе посмотрел он на Машу.

— Мы не уедем, — сказала она мрачно.

— Друзей позовем, в поезд нас посадят.

— А дальше как, да еще с двумя котами? С поезда на электричку. С электрички неизвестно еще куда нас пошлют жить в этой заготконторе.

— Ладно, разбираем всё. Возьмем только необходимое.

На следующий день Борода с Машей садились в поезд Москва — Великие Луки. У каждого были рюкзак и кошачья переноска на плече.

Глава пятая

Ну-ну

Маша

Про поезд ничего не буду рассказывать, ладно? Бедные коты, поход на лоток был для них стрессом: все на них смотрят, отвлекают.

С поезда — на электричку. Рюкзаки набиты так, что не поднять. Наконец выгрузились на станции Назимово, откуда в деревню Васьково — будущее наше место жительства — нас доставили на мотоцикле с коляской. Без глушителя. Зачем в деревне глушитель. Без дороги. Зачем в деревне асфальтированная дорога. Без фонарей вдоль этой недороги. Зачем фонари, луна есть. Не всегда, правда. И светит слабовато. Зачем, если на морде мотоцикла есть лампочка, и водитель видит, что перед колесом у него все еще дорога, а не поле. Но что там на этой дороге впереди, он не видит. А там яма на яме, лужа на луже. Раза три все слезали и толкали.

— Подсобляй! — с веселым азартом кричал наш провожатый.

Приехали, и двух часов не прошло. Слезли — земля не держит после тряски, ноги ходуном ходят. Вокруг тьма-тьмущая. Деревья чернющие. Звезды наверху плавают, как лепестки на черной воде перевернутого пруда. Ни домов, ни людей. Только крапива выше человеческого роста. И наш будущий дом черной громадой посреди холма. Как черная дыра.

Провожатый, спотыкаясь о корявые дощатые ступеньки, пре­дупредил:

— За перила не хватайтесь — качаются.

Он открыл грохотучий, ржавый висячий замок и любезно пропустил нас вперед. Потому что мало ли кто там в пустом доме не ждет гостей.

— Ну, обживайтесь, а мне еще возвращаться. — Мотоциклист повесил ключ на гвоздь в сенях и уехал.

Пощелкали выключателем… Электричества нам не светит. Холод, как на улице. Весна-то только наступила, ничего еще не прогрелось, не просохло. Сырость и тьма — вот что встретило нас на новом месте.

Но самым пугающим было Витино лицо. Все это время оно сияло, лучилось, направо и налево сыпало восторженные улыбки… Никогда еще я не видела его таким счастливым. Хотя нет, вру, однажды видела — когда я Масю выкупила у шантажистки-­уборщицы. Хотя она и сама, кажется, была готова приплатить, лишь бы его забрали.

В общем, в тот