Выпь, наверно. Интересно. Но идти смотреть как-то неохота, да и разглядишь ли птицу в темноте.

Вдалеке залаяли дяди-Васины собаки.

Я повернулся на бок, чтобы обнять жену. Рука провалилась в пустоту. Где Маша?

Я выскочил на крыльцо.

На траве валялся включенный фонарь, света его хватало, чтобы разглядеть человеческую фигуру, облепленную сотнями ночных бабочек. Они слетались и слой за слоем покрывали стоявшего под деревом человека. Толстые белесые создания наседали, со стуком сталкиваясь крыльями, словно бились за право сесть на Машу. Она не шевелилась. Вместо того чтобы скинуть их и бежать в дом, она опять застряла в странном оцепенении, которое нападает на нее от страха. Я кинулся на помощь, а Маша как раз решила, что самый лучший выход из ситуации — это упасть в обморок.

Подхватив мою бедную девочку, я потащил ее к дому. Придурочные создания полетели за нами густым хвостом, но я заскочил в дверь и заперся на все засовы. А еще сунул в ручку двери косу, чтоб уж точно никто не вломился.

Да что же это такое-то, в самом деле? Чего хочет от нас этот тикающий дом, этот лес, эти холмы с огромными птицами? Прогнать? Фигушки. Я не сдамся. Я с вами уживусь, не испугаюсь. Мне терпения хватит.

А вот в Маше я не был так уверен.

Глава двенадцатая

Чего они хотят

Маша

— Душа, — без малейшего сомнения объяснил дядя Вася, зайдя проведать, как справляются москвичи. — Рой бабочек — это душа умершего человека. Дом-то с историей. Сколько тут жило народу — у-ух, не счесть. А сколько поумирало…

— Думаете, это бывшие хозяева решили проверить, кто в их доме поселился?

— Дык кто ж еще-от.

— Выгнать хотят нас? Запугать?

— Э-э, зачем им. Самим-то уже не жить. Не, просто так, любопытствуют. Каждая душа пообщаться хочет. Это ж дар — что человек с человеком разговаривать может, делиться. Небось, когда помрешь, жальче всего — что тебя не слышат.

— Как-то не по себе. Брр.

— Бояться их нечего. Это все люди были стоящие. Раньше в поселке жили кулаки — крепкие, башковитые хозяева. А раскулачивал их кто? Ага, то-то и оно. Всякая человечья требуха, прости господи. Потом война. Опять лучших поубивало. Которые себя не пожалели.

Мы все молчали. Я совсем не была в восторге от перспективы общаться с умершими, хоть бы и трижды ­распрекрасными, жильцами. Меня до сих пор потряхивало при воспоминании о целом облаке облепивших меня мохнатых бабочек. Как закрою глаза — так снова слышу стук и шелест, шелест и стук их крыльев.

Дядя Вася ушел задумчивый, покачивая головой. Витя взял топор.

— Схожу на разведку, — сказал он. — Через часок вернусь. А ты, Маш, займись обедом.

Я смотрела ему вслед с крыльца. Он шел к лесу. Шел уверенно и бесстрашно. Мой герой.

Глава тринадцатая

Потеряшка

Борода

Ёшка проводила меня до опушки и остановилась.

— Возвращайся, девочка, — сказал я и вошел в тень леса. Но она села ждать.

Лес заговорил со мной сразу на всех языках — птичьем, комарином, березовом, малиновом. Особенно малина звала, и я с удовольствием поддался зову и углубился в малинник. Засунул топор за ремень брюк и давай обеими руками собирать в рот душистые, мягкие ягоды. Жаль, не взял банки, а то принес бы Маше. Не такую малину продают у нас в Москве. Та чистая, крупная, ровная, но не пахучая. А эта помельче и мнется, и едят ее все кому не лень — и птицы, и червячки. Местами верхушки кустов ободраны прямо с листьями.

Я все время оглядывался — казалось, кто-то ходит вокруг. Но никого, конечно, не было. Лес испытывал чужака, пробовал на зуб, как я малину.

Да, напугал нас дядя Вася разговорами про диких зверей и призраков. Но я пуганый, не боюсь. Знаю: людей бояться надо, а не леса. Набрал в руку сколько смог ягод и пошел назад. Тропинку искать.

А назад — это куда?

Искал-искал… Нет тропинки, спряталась. И за спиной опять чудится — шорк-шорк. Будто ходят следом. Или не чудится?

Как же мне домой вернуться? Кажется, тогда я в первый раз струхнул, ускорил шаг. Впереди какой-то просвет. Наверное, это наши луга, и дом там.

Вышел на поляну, в середине поляны дерево здоровенное, в три обхвата, не меньше. Красивое, мощное дерево, так к нему и тянет.

«Не ходи!» — пронеслось в голове.

Устал я без тропы метаться, хотелось передохнуть в тени. Подошел ближе, а дерево гудит. Странно гудит. Листва не шевелится, значит, это не ветер. Что же?

«Не ходи».

Я остановился. Вдруг перед носом у меня зависла огромная оса. В палец длиной, не меньше. Я таких не видел. И тут я понял: шершень! В дубе гнездо шершней! Вот это уже в самом деле опасно. Надо драпать.

И я драпанул, растерял всю малину.

Сел отдышаться в тени мелких осинок, шершни отстали. Уф.

Слушаю тишину. Она тоже меня слушает, окружила, обступила, обернула, словно ватным одеялом. Никаких человечьих звуков, одни лесные. Тропы как не бывало. И вокруг тихий, таин­ственный лес.

Кажется, я всерьез заблудился.

Что это? Лает собака? Справа? Точно, справа. Я выскочил на очередной холм-близнец с торчащим на макушке дубом. Нет, с другой стороны лай. Там тоже деревня? Не может быть, это наша! Я — туда. Иду, иду… Никакой деревни. Ага, как раз об этом предупреждал дядя Вася: холмы преломляют звук. Впрочем, и лая больше не слышно.

Судя по тому, как хочется есть, брожу я уже несколько часов и, похоже, только удаляюсь от дома. Вышел — полудня не было, а теперь лес уже тонет в синеватых сумерках. Я отчаялся, нашлепался до изнеможения по высоким, хватающим за ноги травам. Все, ни шагу не могу ступить.

«Не спи», — стучит в виске.

Нет, надо подремать, отдохнуть.

«Проснись!»

А? Что? Вдруг слышу — звук поезда. Совсем недалеко!

И я рванул на этот звук напрямик, через болота, через колючие заросли и поваленные деревья, и уже в темноте выскочил к насыпи с рельсами.

Отлично! Только куда идти? В какой стороне наша станция? И как там она называется? Не помню. Как-то на «Н». Нет, не на «Н».

Шел, шел по рельсам, а сам замерзший, голодный, мокрый по пояс, болотная вода чавкает в кроссовках. Впереди замигал огонек. Я к нему. Домик стрелочника. Я постучал в калитку, счастливый, что людей нашел. А на меня псина как наскочит, чуть забор не повалила. Гавкает, пеной исходит. Покричал — не слышат меня люди в доме. Или боятся выходить. Иди, мол, себе, куда шел, не тревожь нас.

Да я бы и шел, если б знал куда.

«Правильно идешь, — что-то мне подсказывает. — Вперед».

Ладно, снова потопал — в полной тьме, в мокрой одежде. А ноги не идут, не хотят сгибаться. Еле плетусь. Наконец вышел к станции. Назимово. Вроде наша! Повезло! Дальше просто: еще час по дороге, до самого конца.

Еле доволок себя до дому, начало светать. В окно заглядываю — сидит моя Маша на коврике, прислонясь к стене, и на дверь смотрит. Видно, так всю ночь просидела, бедная, дергаясь на каждый звук. Кошка на ней спит, обняв лапами за шею. А Мася почувствовал, что я иду, и сел у двери встречать. Мои родные, как я соскучился!

Глава четырнадцатая

На ниточке

Ёшка

Ну и что бы они без меня делали?

Думаете, легко — между двумя разрываться?

Маша тут с ума сходила — ее утешай, а Борода то и дело поддавался панике и начинал метаться. И сам себя путал. Он думал, а надо было не думать, слушать интуицию. Люди совершенно не умеют пользоваться мозгом. Как и носом. Как и ушами. Да ничем, в сущности, не умеют. Только благодаря мне он вышел к дому, только благодаря мне, говорю вам.

Он-то, конечно, считал, что ему просто везло — и с шершнями, что убежал,