И вовсе не обязательно ему знать, что это я его на ниточке держала. Внушала ему: перестань думать. Успокойся. Дыши ровно. Правильное решение придет само, когда создашь внутрен­нюю тишину. Как я могла его одного отпустить? Все, он уже близко, можно расслабиться.

— Мась, просыпайся. Твоя вахта.

— Мрны! — сладко зевнул Мася и, потягиваясь поочередно четырьмя лапами, пошел к двери — встречать хозяина.

Я так устала. Спать!

Глава пятнадцатая

Пришельцы

Мася

Не только совы, вороны и бабочки прознали о нашем прибытии. Но и полевые мыши. Мня-мняка. Если кто-нибудь снимет шкурку, конечно. И приготовит. И в пакетик запечатает. Чтоб потом, когда открывают, изворачиваться от нетерпения и стонать.

Но эти, живые, — шерстяные и блохастые. И бегают так, что даже уследить невозможно, не то что догнать. Пока ты переминаешь задними ногами, чтобы совершить красивейший в мире прыжок — прыжок-чемпион среди полуперсидских рыжих котов по имени Лев — она уже вокруг тебя три раза обежала, собрала в корзину пару килограмм продуктов и спокойно вышла в щель под дверью. Насвистывая мотивчик. Сделав тебе ручкой. Обещая вскорости снова наведаться.

Кажется, я сплю.

У нас ведь, кошек, очень тонкая граница между сном и явью, и порой не замечаешь, когда и в какую сторону ты ее пересек.

Между прочим, Ёшка виновата, что мыши завелись. Это она с улицы притащила. Поймала в лугах и гордая принесла хозяевам. Ее с отвращением похвалили. А она решила меня поучить ловить. Отпускала: лови! Пока я готовился — надо же как следует размять ноги! — мышь убегала. Ешка снова ловила и лапой ко мне: «Лови!» Ну и один раз мы оба ее упустили. Так что вы думаете, наглая мышь вместо того, чтобы по-тихому слинять и не возвращаться, привела всю родню и расплодилась в подвале.

Но навестить нас приходят не только мыши.

Ага, угадали. И крысы тоже.

Вернее, одна, но напугала как десяток. Слушайте, что она вытворяла, пока Ёшка гуляла по холмам.

Представьте такую картину. Маша сидит на столе с ногами и сдавленно попискивает, втянув голову, закрыв руками уши и зажмурив глаза. Виктор стоит с поленом посреди комнаты и смотрит в угол, куда юркнула черная крыса. Я смотрю в другую сторону — туда, откуда она уже вылезла и собирает крошки. Витя не видит. Я делаю призывный «мек-мек». Он бросает на меня взгляд, понимает, где враг, но, пока замахивается поленом, крыса перескакивает через высокий порог второй комнаты и исчезает.

Мы честно караулим на пороге, следя сразу за четырьмя углами второй комнаты. Полено поднято. Уши навострены. Дыхания не слышно.

Через полчаса Виктор говорит: «Наверно, ушла» — и с трудом опускает руки. И глаза. И видит под порогом крысу, которая смотрит на нас снизу вверх и широко, фотогенично улыбается. Я подпрыгиваю. Виктор роняет полено. Крыса с веселым хохотом скачет по комнате и поет: «Тру-ля-ля!»

Маша визжит и выбирает, куда бы половчей упасть в обморок.

Были и другие гости. Вы не поверите. Мясо. Свинина. В нашу помойную яму наведались поросята, но не розовые, а полоса­тые — кабанчики, как назвал их дядя Вася. Они под нашим холмом живут, у ручья роют ямы, выкапывают корни. Всем семей­ством. Судя по масштабам полевых работ, их там не меньше сотни. Помойку нашу они вместе с воронами разметали по всему холму, с тех пор мы прикрываем ее деревянным щитом.

Или вот недавно. Я сидел на подоконнике и делал лапками «туп-туп» — просил, чтоб поговорили со мной, похвалили. Вдруг замечаю краем глаза: за окном какое-то движение. По дороге — по дороге, как культурный человек! — топает медведь. Идет от деревни в лес. Подмышкой несет улей. Покуривает трубку, отгоняя дымом взбесившихся от ярости пчел, и напевает: «Пум-пурум». За ним дядя Вася с дробовиком. Это шутка такая — на медведя с дробовиком ходить. Ну стрельнул он. Медведь раздраженно рыкнул, почесал зад и поспешил к деревьям.

Когда все стихло — и дяди-Васины выражения, и далекий рев укушенного дробиной мишки, — я вышел на дорогу. Ночью, как всегда, была гроза, и дорога не просохла. На ней остались отчетливые следы медвежьих лап. Я поставил в такой след свою переднюю. Ну, что сказать, почти впору. Надо же готовиться. Виктор говорит, скоро я в медведя превращусь, оттого что сплю подолгу. И сосу лапу иногда. Но это он привирает, я просто нос прикрываю.

Был еще один пришелец. Даже не знаю, как рассказывать. Ох. Все внутри переворачивается.

Она была в точности как ангел. Вся белая-белая. Пушистая, как я, и такая же красивая. Во всем, буквально во всем достойная меня особа. Пришла со стороны деревни, через луга. Я издалека заметил кончик ее хвоста над травами, но тогда не знал, что это хвост, думал — бабочка странно летит, слишком ровно. Потом думал — летающая тарелка. Вернее, летающий помпон от меховой шапки, и внутри него инопланетяне сидят — так он странно двигался. Ну да, фантазия у меня богатая. Я мультики люблю.

Пришелец выплывает на выкошенный от крапивы пятачок вокруг нашего дома и оказывается кошкой. Белым кошачьим ангелом. Я призывно замекал.

Представьте меня в проеме открытого окна, залитого лучами заходящего солнца. Представили? Вот и кошка-ангел сперва оторопела. Потом стала всякие женские штучки выделывать — отвернулась, хвостом мотнула и давай намываться, типа она меня не заметила. Ага. Рассказывай.

Я спрыгнул во двор, подкатил с вежливыми разговорами. А сам весь аж дрожу, усы дергаются как ненормальные, и дышать сложно. Но тоже стараюсь принять безразличный вид вежливого, но не слишком навязчивого хозяина.

Не смейтесь, мне это почти удалось. Испортила все Ёшка, глупая кошка. Наскочила, зашипела, растопорщилась вся, как шаровая молния, и ну вопить:

— Где ваше разрешение, это частная собственность…

Белый ангел с достоинством повернулся к ней, мигнул голубыми глазами и говорит:

— И вам доброго утра, соседушка.

Ёшка сразу сдулась и ну намывать бок — мол, некогда мне болтать, дел полно.

Я гостью в дом позвал, и она легко, как подхваченная вет­ром пушинка, вспрыгнула на окно. Я побежал через дверь, чтоб не опозориться, если обрушусь на полпути. Запыхавшись, влетаю в комнату, а она так интеллигентно, ни капли на пол не обронив, пьет молоко розовым языком. О-о-о-о!!! Тут я не мог больше притворяться, упал на колени, выхватил из-за спины букет алых роз и протягиваю ей со словами: «Будьте моей навеки!»

Ангел благосклонно потупил глаза…

Но Ёшка — вот же поистине Бабка Ёшка — презрительно пфыкнула с окна. И сбила нам весь романтический настрой.

Глава шестнадцатая

Хороша Маша, да не Наша

Ёшка

Ой, настрой я им сбила. Чушь собачья! Дальше я расскажу, не слушайте этого обалдуя.

Мася от любви потерял остатки мозгов, если можно считать мозгами то, что находится у него между щеками и ушами. Он бегал по стенам, не спал, не ел и не сводил со своего ангела совершенно безумных глаз. Кошка осталась у нас и спокойно, с большим ­достоинством ела нашу еду два дня. Пришлось учить ее всему — что можно клянчить, когда люди едят, воровать со стола и скидывать на пол всякие интересные вещи. Она была совершенно неученая, эта деревенская красавица. Я уже почти смирилась с тем, что нас трое, но на третий день спозаранку раздался стук, и тетенька в кирзовых сапогах, в плаще, с распухшей кожаной сумкой, висящей накрест через грудь, распахнула дверь в комнату.

— Ма-ашк! Ви-итьк! — заорала она, не заходя за порог.

Наши повскакивали с вытаращенными глазами. В деревне Васьково принято ходить в гости, когда