class="p1">– Много ли за кота дадут? Только риск лишний. Тоже мне, ценность блохастая. Да и нет у него ни черта, у этого мужика. Во всей квартире приличного – один замок. Я еще подумал: раз замок крутой, так и брать есть чего. А у него комп уже лет двадцать пашет, он только с виду комп, а на деле – печатная машинка. Грузится уже пять минут, все никак.

Виноватый яростно давил на клавиши. Таких вот нетерпеливых Витин старенький компьютер наказывал полным зависанием.

– Эту рухлядь только на выброс.

– Я заберу, можно, раз все равно выкидываете? – спросила Люба, нежно закрывая крышку компьютера. – Мне только скайпа нужна, своим звонить, шоб без денег. Сойдет и такой.

— Нет, ты глянь на эту мобилу, — ворчал Виноватый, переключаясь на Витин телефон. — Я таких с детства не видал. Тяжеленная, здоровенная, буквы постиралися. А это чего за штырь? Антенна? Не может быть. Даже на запчасти не сдашь. — Виноватый в сердцах кинул аппарат в мусорную корзину под столом. — Полный облом.

Я не понял половины слов и закурлыкал с томным подстаныванием, напоминая, что жду кормежки.

— Унеси, чтоб я его не видел! — бросил Недовольный брату.

Тот неуклюже ухватил меня поперек брюха и поволок в кухню.

— Кошек еще корми. Нашли мать Терезу, — бурчал он себе под нос.

Налил молока. Вот спасибки. А колбаски? А еще? Мое тело безвольно выгибало спину и вилось у ног человека, который грабил моего хозяина. Проклятые инстинкты.

Глава восьмая

Человек человеку кот

Я сидел посреди кухни, причем кухни фантастически благо­устроенной, где на полу никаких кошачьих мисок сроду не стояло и под стол никто не загонял мышек, очень похожих на крышечки от сока и губки для мытья посуды.

Сидел и приводил себя в соответствие. Я же целую вечность не мылся и чувствовал себя смятой, грязной тряпкой после нескольких часов в сумке. Я вылизал примерно две трети намеченного и вдруг вспомнил, что недурно было бы наладить связь с Ёшкой. Но тут как раз в кухню вошла пухлая Люба с ведром и шваброй.

— А-а, привет, пушистик. Ну ты выдал номер. Шо ж ты в сумку-то полез не вовремя, бедолага? Напужался, чи шо?

Она погладила меня. Вот чего мне, оказывается, не хватало. Целый день меня не гладили. При том что столько нервотрепки. Спасибо доброй тетеньке, избавила от стресса в одно, так сказать, касание.

Вдруг не зрением, а чем-то другим я почувствовал неуловимое изменение в пространстве. Оглянулся. Ничего вроде. Нет, что-то есть, но что? И тут взгляд мой упал на окно… В окне маячила Ёшка! Морда не пойми какого цвета с круглыми зелеными кричащими глазами, которую в привычной-то обстановке увидишь — испугаешься, а вот так — неожиданно, за темным стек­лом со стороны улицы — вообще можно концы отдать. Хвост, напоминающий ворсистую веревку, мотался туда-сюда, нервно подрагивая кончиком. Точно, она!

— Ты чего напугался-то, котик?

Люба обернулась к окну. Она смотрела на Ёшку в упор. Смотрела — и не видела! Может, у нее со зрением нелады.

Я вспрыгнул на подоконник… Никакой Ёшки. Почудилось? Этот хвост я бы ни с чем не спутал.

— А ты и впрямь комик, — уважительно похвалила меня тетенька. Ясное дело, влюбилась в меня. Ее можно понять. Есть грех: красив.

— Мрны, — легко согласился я. Комик, мол.

— Небось, домой хочешь?

— Мрны, — подтвердил я.

— Глянь, чего наши-то антихристы в мусор выкинули. Узнаёшь?

Я понюхал протянутый мобильник и принялся тереться об него шеей, ушами и боком. Но не потому, что он пах Витей, а потому, что я отчаянно любил обо что-нибудь тереться!

— Ишь, узнал. Ко мне поедешь?

— Мрны, — обрадовался я.

— Ты прям говорящий. Будто понимаешь.

Я оставил эту реплику без комментариев. Что значит «будто»!

— Я, кажись, тут закончила. Полы намыла, еды на неделю наготовила. Ну, пошли собираться. — И на случай, если я ее все-таки не понял, добавила: — Кис-кис.

Хвост мой обиженно дернулся. Давно мне никто не кискис­кал, фр-фр.

Но тут она сказала фразу, за которую я простил ей глупое неверие в мои умственные способности:

— Хорошо тебе, так мало для счастья надо. Подкормили, приласкали — и доволен. Вот бы и мы, люди, так жили — чтоб человек человеку кот, а не волк.

Глава девятая

МАУУУУУУУУУУУ!!!

Домой я вернулась вместе с полицейскими. Орала, ругалась, заглядывала в глаза, но на меня не обращали внимания. ­Борода слегка удивился, что я появилась с улицы, но тут же забыл. Он подписывал какие-то бумаги, потом вместе с участковым ходил по квартирам — опрашивал свидетелей, потом наводил какой-никакой порядок после разгрома. И только к ночи, когда наконец вспомнил, что недурно было бы покормить котиков, обнаружил, что Маси нет. Час он рыскал по всем любимым нашим местечкам для пряток, перекопал все шкафы и полки, отодвигал мебель и нашел много чего пропавшего и нужного, но ничего рыжего и лохматого. И кискал, и маськал, и мисками стучал. Потом пошел по второму кругу обходить соседей. Бродил полночи по улице, звал. Нигде не было его любимого кота. Тогда он сел на диван, свесил руки, нос, бороду, волосы — и так сидел, будто собственный портрет, потекший на дожде.

— Ты даже не поела, девочка? — Наконец он меня заметил. — Что же случилось?

Я ему долго рассказывала, в подробностях. Он слушал внимательно, слушал… Вроде все понял. И вдруг снова спрашивает:

— Ну что же с Масей случилось?

О боги. Как же ему объяснить?

Думай, коха, думай!

Наоборот, не думать — тогда решение появится. Вылизывать­ся — как раз чтобы отключить мысли и включить другое знание! А такой грязной, как сегодня, я, кажется, с подвальных младенческих времен не бывала.

Я взялась за работу и вскоре перестала лихорадочно перескакивать с одной мысли на другую и пришла в тихое состояние, когда ум замолчал и ты просто дрейфуешь в беспредельном пространстве.

Дрейфуешь, дрейфуешь и вдруг видишь хозяина…

Вернее, я только догадывалась, что это Борода, потому что видела не человека, а облако, клубящееся, темное, грозовое облако электрических сигналов-мыслей. И чтобы проникнуть в эти мысли, нужно было просто вплыть в облако. И я вплыла.

Ощущение полной безнадеги овладело мною от кончика хвоста до кончиков усов. Хотелось завыть, вот так: «МАУУУУУУУУУУУ!!!»

Но нет, нельзя поддаваться тоске. Я должна ему сообщить, что случилось, — остановить хаотичное метание его мыслей, заменить другими образами…

Я представила в подробностях, как Мася влезает в хозяйскую сумку. Как бандиты передают ее на швабре в окно.

Облако чужих мыслей замерцало, затрепетало — и взорвалось.

Я потеряла внутреннюю тишину и посмотрела на хозяина.

Борода сидел с вытаращенными глазами. Его только что прон­зила догадка. Он вскочил, бросился искать свою сумку. В коридоре — нет, заметался по комнатам — нет нигде!

— Не может быть! — простонал он, схватившись за бородатые щеки. — Так не бывает!

Тогда я связалась с котом. И увидела его чуть размыто, словно через стекло: он сидел посреди большой кухни, сытый и спокойный, ни о чем дурном не думал и ничего не боялся. Крепкие нервы. Или полный кретин. Заметил меня — подскочил, как водится. Потом прямо на меня пошла крупная, пышущая силой тетка в фартуке, я забеспокоилась, и связь пропала.

Ну все. Я что могла на сегодня сделала, а завтра день подскажет, как говорила моя последняя хозяйка. И тут накатила такая усталость, что я заснула где сидела, прямо на полу.

Позже Борода перенес меня на кровать и лег рядом, я при­уютилась у него под коленкой, замурлыкала, не открывая глаз.

Глава десятая

Гений доброты

Уборщица у бандитов