Достоевский явно идеализировал старцев в образе Зосимы, терпеливо и радостно выслушивавшего посетителей. Что касается реального старца Амвросия, с которого якобы писался образ Зосимы, то он все время злился на тех, кто шел к нему за советом. «Один толкует, что у него слабы голова и ноги, другой жалуется, что у него скорби многи, а иной объясняет, что он находится в постоянной тревоге, — пишет этот «поэт и богослов». — А ты все это слушай, да еще ответ давай, а молчанием не отделаешься, обижаются и оскорбляются...» Было бы наивно думать, что старцы в самом деле проникались сочувствием к бедам людей. В то время как лучшие сыны русского народа шли на каторгу, жертвовали своим благополучием и жизнью ради будущего России, старцы вольготно жили за счет трудового народа и вовсе не терзались его скорбями, не стесняясь цинично заявлять: «Приходится часто вспоминать слова покойного игумена Антона: «Вот приезжали ко мне дочки с великими скорбями, а все эти скорби стоят того, чтобы наплевать да ногой растереть».

Религиозная установка на рассмотрение человека как греховной, ничтожной твари обязательно должна была заявить о себе в отсутствии элементарного уважения к людям, При характеристике стиля духовного руководства, свойственного, оптинским старцам, сами собою напрашиваются горькие слова Ивана Карамазова: «У нас историческое, непосредственное и ближайшее наслаждение истязанием битья». Леонид, случалось, отгонял палкой приближавшихся к нему посетителей. Амвросий «в знак особого старческого благоволения» мог стукнуть посетителя по голове. Некоторых он в целях «окормления» брал за бороду и ударял по щекам. Старец «при откровении помыслов, — умиляются его биографы, — иногда наносил... удары костылем, или палками, или плетками, которыми бьют мух. В видах, ему известных, он, ничтоже сумняся, в некоторых случаях награждал пощечиной и иеромонахов». Инока, пришедшего с сильной зубной болью, старец ударил изо всей силы кулаком в зубы и еще весело спросил: «Ну что, ловко?» «Ловко,— отвечал монах, — да уж очень больно». Подобная практика поневоле воспитывала садистские и мазохистские черты. Биограф Амвросия восхищается и тем, что крестьянки, страдавшие головными болями, приходили к старцу и просили: «Побей меня, голова болит». Уже этих немногих фактов достаточно для того, чтобы увидеть несостоятельность мифа о «сухоньких старичках», праведниках, дающих народу «напутствующее, поучающее, успокаивающее слово».

Цена послушания Могли ли старцы на основе вышеописанных представлений о «духовной жизни» и с помощью вышеуказанных методов воспитывать общечеловеческие нравственные качества у окружающих? Становился ли человек, попавший в сферу влияния старцев, лучше, чище и благороднее? Это принципиальный вопрос, правильное решение которого помогает нам выявить истинную роль старчества в нравственном развитии народа. Приведенный выше материал свидетельствует о том, что нравственные воззрения старцев далеки от общечеловеческих идеалов. Иные из поступивших в монастырь приходили в недоумение и отчаяние; настолько не соответствовали их представления о духовной жизни действительной практике старческого руководства. Впечатлительный юноша Павел Тамбовцев, который вначале «ловил капли благодати из уст старца», уже через пять лет пребывания в Оптиной пустыни пришел в крайнее смущение от поведения своих наставников. Мучимый сомнениями, юноша обратился к старцу Леониду с письменными вопросами, на которые тот также отвечал записками. Ответы старца особого интереса не представляют, это упреки в непослушании, недостатке смирения, в дерзости, подозрительности и т. д. Но вот вопросы, живописующие взаимоотношения обитателей Оптиной пустыни, показывают, что для мыслящего и чувствующего человека пребывание в монастыре было трагедией. Вот некоторые из 13 вопросов, заданных старцу молодым монахом: «Как поступать, когда и в тебе, отче, иногда, не видя старческой кротости в обращении с другими, также оскорбляюсь? Каким образом поступать тогда, когда бываю в кругу первейших обители нашей старцев, которые иногда между собой в разговорах помещают такие происшествия, что, слыша оные, трудно одержать победу над смехом? Как избавиться от угнетения духа уныния?»

На последний вопрос старец ответил: «Если оставить совершенно свою волю, то никогда не будешь ощущать тягостного мрака уныния». Очевидно, Павел Тамбовцев так и не смог обрести «свободу от собственной воли» — «мрак уныния» привел его к смерти в возрасте двадцати шести лет.

Любые претензии на самостоятельность, даже если они выражались в стремлении «повысить уровень» монашеского благочестия, вызывали резкий отпор со стороны начальствующих старцев. Леонид разразился бранью по поводу просьбы послушника разрешить ему почитать главы из одной религиозно-аскетической книги: «Как ты осмелился за такие высокие предметы браться? Тебе не Каллиста Катафигиста читать, а полезнее навоз чистить! Подай сюда щеки!» Дав несколько пощечин, старец отпустил монаха. Другого, осмелившегося проявить родственное чувство к матери, Леонид тоже ударил: «Любовь ли к матери предпочел любви к богу?»

Не менее решительным был в таких случаях и старец Амвросий: «В нашей обители 80-летний иеромонах начитался Библии и перестал было приобщаться св. тайн и пробыл в таком положении более пяти лет... Одному брату пришла благая мысль отнять у него Библию, и это отъятие очень помогло делу... При ослабевшей памяти он не мог более возражать и согласился приобщиться и чрез несколько месяцев мирно скончался. Имя его — Виталий». До поры до времени скрытые и приглаженные официальной церковной пропагандой пороки старческой идеологии и практики начали обнаруживаться в конце XIX — начале XX -в. Два ярких примера, демонстрируют этот факт: старец архимандрит Зосима (в миру Дмитрий Рашин) и пресловутый Григорий Распутин — прямые преступники, проходимцы и моральные уроды. Традиции беспрекословного авторитета старчества окружали и этих прохвостов ореолом святости. Архимандрит Зосима считался наследником традиций русского старчества. Как писал его приверженец А. В. Жиркевич, Зосима «долго испытывал себя, находясь под руководством многих, опытных в деле иноческого самоотречения старцев, бывал у них, жил с ними и переписывался, а именно со старцем епископом Феофаном Вышенским, с Амвросием Арзамасским, с афонскими старцами». За грязные преступления на эротической почве, в частности, за изнасилование двух девочек-приютянок, даже царский суд присяжных был вынужден в 1905 г. приговорить старца Зосиму к каторжным работам на 11 лет. Правда, в 1911 г. Николай II, испытывавший к старцам особую нежность, заменил каторжные работы заключением в одном из монастырей Литовской епархии. Официальная печать, за которой стояли самые реакционные силы России, стремилась оправдать преступника, обвиняя «либеральную прессу» в предвзятости и обмане. Однако суд лишь подвел итоги многолетней безнравственной жизни старца Зосимы. Еще в 1874 г. он пытался под Красноярском создать женский монастырь недалеко от мужского. Здесь, как писал енисейский губернатор епископу Антонию, «сестры вели жизнь, приличную проституткам, и отправлялись на ночлег в мужской монастырь». До синода не раз доходили слухи об амурных похождениях Зосимы, которого, по-видимому, недаром называли