— Ну, а как ты представляешь эту организованную жизнь, скажем, для лесорубов? Нас много, а господ, которые живут хорошо, мало. Какой средний уровень жизни можно было бы установить?

Книжник Тякю взглянул на собеседника Цвет лица его напоминал подмороженную репу. Серые глаза блестели.

— Невозможно, конечно, сейчас определить все до мелочей. Неужели ты думаешь, что жизненный уровень богатых резко понизится, а бедных — только чуть-чуть повысится? Если реорганизовать и централизовать производство, которое в данное время находится в состоянии анархии, то производительность труда небывало поднимется, не говоря уже о распределении. У всех будут человеческие жилища, одежда, пища. Рабочий лень сократится, будет больше времени на развлечения и отдых…

— Эй, Книжник, черт тебя побери! Слезай с насеста!

Это крикнул напарник Тякю. Книжник тут же спрыгнул с бревен и во всю прыть помчался вверх по склону.

Да, современному строю, современной эпохе этот Книжник Тякю отдавал сейчас всю свою физическую энергию и даже часть духовных сил. И вряд ли когда-либо человек сможет отдать всего себя будущему.

Патэ Тэйкка закурил и стал разглядывать узорчатую кору бревна, на котором он лежал. Дереву было лет триста, а то и больше. Это тоже был дар солнца своим детям. Патэ Тэйкка попытался представить себе, как должен распределяться этот дар, на сколько частей его можно разделить, но сбился в расчетах. Владелец леса, акционеры, вальщик, возчик, сплавщики, рабочие пилорам, грузчики, хозяева и матросы судна, торговцы, строители… Поди знай, сколько их еще можно насчитать. Все они урывают свою долю от этого многовекового дара солнца. Можно ли такое дерево когда-нибудь в будущем поделить справедливее, чтобы всем доставалось одинаково, как небесного дождя праведникам и нечестивым? Интересно, какой же будет жизнь, когда солнце вырастит вместо срубленного новое дерево такого же возраста?…

Весна вступила в свои права. Небо было то серым, слезливым, то синим и ясным, и солнце, запущенное под его купол, описывало все более крутую траекторию. Снег таял и превращался в слякоть, в воду. Изо дня в день все больше освобождалась от снега старая степенная земля. Лед на реке растрескался, зашевелился, и зажурчала, помчалась черная вода. Весне помогала компания: динамит крошил, сметал ледяные заторы, поторапливая ледоход. В весеннее половодье в верховьях этой реки дорог каждый час. Надо было приступать к сплаву. Каждая морозная ночь, понизившая уровень воды на несколько дюймов, означала для компании прибавление работ и увеличение затрат.

Межсезонье кончилось. Лесорубы покинули деревни и вернулись на работы. Багры насаживались на еловые древки, и древесина отправлялась в свое долгое плавание.

Патэ Тэйкка ходил теперь в начальниках. Правда, он был самым маленьким начальником — всего лишь десятником. В зарплате он выигрывал немного, но все же чувствовал себя так, словно поднялся на первую ступеньку лестницы. Возможно, на этой первой ступеньке придется пробыть очень долго, терпеливо ожидая, пока не появится следующая, более высокая. Первая ступенька была связана в его памяти с шахматной доской, с черными и белыми фигурками и худощавым остроносым человеком, кассиром компании. Они играли в шахматы. Кассир, очевидно, был вполне уверен, что без особого труда будет хозяином положения, но Патэ Тэйкка заставил его поломать голову. Патэ Тэйкка показал себя вполне достойным партнером. Он стал устраивать всякие хитрые ловушки, пожертвовал слона, создавая в партии острые, интересные моменты. И хотя партию кассир выиграл, но победа, доставшаяся в обоюдоострой игре, побудила кассира, как показалось Патэ Тэйкке, спросить:

— Вы, как видно, умеете находить выход из трудных положений. Вы давно уже в сплавщиках?

— О да! С малых лет.

— Я поговорю с Пасо. Наверное, вы ничего не имели бы против того, чтобы стать десятником.

Итак, в кармане Патэ Тэйкки оказалась тетрадь в черном переплете со списком рабочих. Теперь он может называть их своей командой, приказывать им и, достав бумажник, выдавать деньги.

Дни шли, и работа спорилась. С грохотом катились бревна, падали в воду и, покачиваясь, плыли вниз по течению. И вот уже биржа, еще недавно заставленная величественными штабелями бревен, опустела. В лесу остались только лошади компании и табунщики: Книжник Тякю и Симо Аарет.

Они остались вдвоем, и им предстоит жить здесь, пока снег вновь не покроет землю. Их окружат тишина и покой, небо и ветер. Только барак, лошади, фураж, хлеб, масло, крупа и банка сгущенного молока будут приметами того, что мир когда-то был просторен и, может быть, когда-нибудь снова примет их в свой круг. Какими нереальными покажутся книги Тякю, когда он летом под незаходящим солнцем, окруженный тучами комаров и оводов, будет изучать черные строки? Какое тогда сложится у него представление о несправедливостях капиталистического строя? Не приведет ли это постоянное однообразие к мысли, что все эти сложные проблемы всего лишь старая сказка…

Протяженность реки была велика. В своем верховье она долго блуждала по глухим лесам. Леса сплавлялось много. Поэтому дорога к людям и веселью, как говорил Пастор, оказалась долгой. Немало еще пришлось провести коротких ночей в старых, полуразвалившихся избушках или у костров под открытым небом. Немало дней пришлось обедать на сырой кочке, открывать сумку и вытаскивать из нее хлеб и сало, доставать пуукко из ножен. С лесорубами шли поварихи, черные кофейники которых снабжали их темно-коричневым напитком.

Был среди них и один повар мужчина, которого прозвали «кухонных дел мастером». Это был необычайно проворный человек средних лет, со светлыми усиками на хитром добродушном лице. Усики торчали живописно, как на портрете германского кайзера. Остальная часть лица была гладкая. Брился он ежедневно, так как считал, что на человеке, готовящем пищу, не должно быть волос, в которых может завестись грязь и бациллы. А усы, по его утверждению, должны были служить опознавательным знаком, чтобы его не спутали с женщиной и не лезли к нему ночью.

Во вместительной лодке кухонных дел мастера было много всякой утвари: большой котел, бочонок браги, всевозможные чашки и плошки. Он неплохо зарабатывал и наживался. Правда, договариваясь с начальником сплава о своей почасовой оплате, он утверждал, что руководствуется не коммерческими соображениями.

— Главное, чтоб людям в лесу было что есть…

Но брага в его бочонке изо дня в день становилась все слабее. Скорее всего у кухонных дел мастера вообще не было ни солода, ни дрожжей. Когда он обнаруживал, что содержимое бочонка заметно убывало, он доливал воды. Поэтому напиток становился все жиже и жиже, пока наконец не стал обыкновенной речной водой, мутной, с привкусом смолы. Однако эта вода,