Сказав это, он снова возвращается к Инге. Ой, а телефон-то мой так и лежит где-то в коридоре. Чуть не забыла.

— Передай огромный привет Марко и скажи, чтобы ждал меня. Я скоро приеду вас навестить, — с нежной улыбкой говорит Инга. Кривляка.

— Это вряд ли. Не думаю, что мы с ним скоро увидимся. Ну ладно, чао. Не поубивайте здесь друг друга.

Беру телефон. Он давно уже разрядился. Снова захожу в комнату. Где-то здесь еще и зарядка моя должна быть. Вот она. Амир, папин водитель уже ждёт у дома. Он помогает закинуть чемодан в багажник, и мы отъезжаем.

7

Домодедово — большой современный караван-сарай. Я его не люблю, но прямой рейс есть только отсюда. Завтракаю маленькими стандартизированными сырниками, очень отдалённо напоминающими то, что когда-то готовила моя бабушка. Выпиваю латэ, почему-то с ударением на последний слог и иду в зелёный самолёт. Моё место у окна.

Пустота такая вещь, что её нельзя ни увидеть, ни потрогать, да и описать трудно. Но зато её можно почувствовать, ощутить. Вот я сейчас очень хорошо её ощущаю внутри себя. Ни боли, ни радости, ни страдания — одна только пустота и ещё тоски немножко.

Ремень пристегнут, спинка в вертикальном положении, шторка поднята — я идеальный пассажир, тихий, послушный, без специальных запросов. Лечу. Пытаюсь спать. Получается с переменным успехом. Ох, не надо было мне соглашаться на эту поездку. Начинаю проваливаться в дремоту, вспоминаю Марко, открываю глаза. Приносят завтрак, предлагают что-то купить, что-то без конца объявляют — наш полёт проходит на высоте миллион километров, температура за бортом абсолютный ноль… Здоровый белобрысый парень в соседнем кресле непоколебимо занимает своими каменными ручищами всё пространство подлокотников. Ох, не надо было соглашаться.

Пытаюсь читать какой-то журнал, но замечаю, что слова пролетают мимо, не задерживаясь в голове. Так же, как в те дни, когда папа впервые привёз меня в свой дом.

Все семнадцать лет до этого я прожила со своей мамой и бабушкой в Кемерове. Дедушка умер, когда я была совсем маленькой, а про отца я ничего не знала, его просто не было — жирный прочерк в свидетельстве о рождении. И на вопросы, где мой папа, мама всегда отвечала, что у меня его нет. У кого-то есть, а у кого-то нет. Нет так нет. В нашем классе я была не одна такая.

Мы жили в центре города в большой, но старой трёхкомнатной квартире с советской мебелью, купленной ещё дедушкой. У нас с бабушкой были свои комнаты, а мама спала на диване в гостиной. Ей приходилось много работать, чтобы у меня было всё и я не чувствовала себя ущербной. Мама закончила политех и работала в лаборатории на химическом заводе.

Когда я училась в шестом классе у бабушки случился инсульт. Мама месяц не выходила из больницы — ухаживала за ней. А я ходила в школу да готовила еду — и для себя, и для мамы с бабушкой. А что было делать? Только благодаря маминым стараниям бабушке стало немного лучше. В больнице к парализованной старухе какое отношение? Бабушку привезли домой, она кое-как, но всё-таки сама ходила, сама ела. Говорила с трудом, но понять её было можно. Нам с мамой приходилось её мыть, водить в туалет. Она стала совсем беспомощной, очень страдала от этого. А примерно через полгода произошёл повторный инсульт и говорить она уже больше не могла. А ещё через полтора года она упала. Ночью пошла на кухню и упала. Перелом шейки бедра. После этого она уже только лежала. Бедная мама её переворачивала, протирала, меняла подгузники — всё сама, берегла меня, не хотела, чтобы я с этой стороной жизни так рано знакомилась. А ещё через полгода бабушка умерла. Я тогда закончила восьмой класс.

К концу девятого класса мама очень изменилась. Моя добрая, нежная, яркая и красивая мама сильно похудела, осунулась, стала очень бледной, под глазами появились чёрные круги, её начали мучить ужасные боли. Рак, операция, химия, депрессия. Тогда выяснилось, что папа у меня всё-таки есть. Мама ему позвонила, а потом сказала мне, что скоро умрёт.

— Не нужно горевать — мы все умрём, нам надо быть сильными, надо быть готовыми.

Я хорошо помню тот момент, когда она это говорила. Мы сидели на кухне, на столе был чай, пряники, варенье из черной смородины. Я стала словно ватная — руки, ноги, спина — и начала медленно сползать под стол. А потом, глубокой ночью, тихо, чтобы не разбудить маму, беззвучно плакала, уткнувшись в подушку.

На следующий день мама рассказала про отца. Когда она закончила школу, поехала в Москву поступать в университет. Не поступила. Зато познакомилась с разными интересными людьми, в том числе и с моим будущим папой, молодым симпатичным аспирантом. Он пообещал устроить маму лаборантом на кафедру и выбить общежитие, чтобы она год поработала, а потом снова попыталась поступить. Всё так и получилось, мама начала работать. И конечно, она влюбилась в молодого аспиранта, а он влюбился в неё. И все могло бы быть хорошо, но вдруг выяснилось, что у аспиранта есть жена Тамара и маленькая дочь Инга. Для мамы это оказалось болезненным ударом. Она бросила работу, не сказала никому ни слова и вернулась к родителям в Кемерово. А там она узнала, что беременна и через некоторое время родила меня. Отец ничего обо мне не знал, он действительно был влюблён в мою маму, разыскал её и даже приезжал к ней, но она сказала, что не хочет разбивать его семью и не призналась, что у него есть ещё одна дочь.

А теперь она позвонила папе и все рассказала. Он всё ещё помнил её и обещал обо мне позаботиться. Это было благородно. Думаю, он совсем не был уверен, что я его дочь, ведь когда он приезжал в Кемерово мама даже не намекнула о моем существовании.

И сейчас она не хотела, чтобы он приезжал, но он прилетел, хотел везти её в Москву к профессорам, светилам науки, но она отказалась, сказала, что шансов уже нет. Он пришёл к нам домой, я помню, как изменилось его лицо, когда он увидел маму. От той девчонки, которую он когда-то любил почти ничего не осталось. Мне он тогда понравился — спокойный, уверенный. Мы сидели в гостиной, разговаривали. Папа рассказал, что у него свой бизнес, он крупный импортёр вина, сеть магазинов по всей стране, хозяйство в