— Ты что, даешь ему замгарин?!

— Следи за тоном, — холодно посоветовала бывшая жена. — Да, я даю ему замгарин. И что?

— Нашему сыну шесть лет!

— Замгарин разрешен детям от шести месяцев и старше.

— От шести месяцев?! Кто такое сказал?

— Проводились исследования, причем не раз.

— Какие еще исследования, Лина? Эта хрень появилась — когда? Два месяца назад, три? Это нечто новое, нельзя такое исследовать только в теории!

— Как много умных слов для человека, который не просыхает неделями, — усмехнулась Эвелина.

— Сейчас я трезв!

— Но пьешь-то ты уже не первый год, дорогой. А при таком солидном опыте употребления алкоголя изменения в мозгу появляются — и становятся необратимыми. Ты настолько не хотел оставаться наедине со своим сыном, что в тюрьму от него сбежал.

— Это другое, Лина! Мы говорим о жизни и здоровье Франика, а не об общении с ним!

— Да, и его жизни и здоровью замгарин идет на пользу. Ты и сам видел, что он становился все менее управляемым.

Это была не она… Не та Эвелина, которую он знал, и дело было не только в ее спокойствии. От нее как будто только внешность и осталась! И мысль о том, что его сын станет таким же, Макса совсем не радовала. Нечто будет выглядеть как Франик. А что окажется внутри?

— Я не хочу, чтобы ты давала ему эту дрянь!

— И как же ты мне помешаешь? Опеку отнимешь?

— Если придется!

Эвелина рассмеялась:

— Какая опека? Ты никто! Ничтожество без постоянного источника заработка, с поганой репутацией и очевидными проблемами с алкоголем. После той драки с Сашей я могу лишить тебя даже права встреч с Фраником, а ты об опеке заговорил.

— Хорошо, опеку я не получу, — вынужден был признать Макс. — Но я могу через суд добиться запрета на то, чтобы ты кормила его наркотой!

— Максюша, я понимаю, что твоему пропитому мозгу тяжело воспринимать информацию, поэтому объясню еще раз. Твои нынешние встречи с Фраником — мой подарок тебе. Но если я почувствую, что от этих ваших встреч больше вреда, чем пользы для Франика, сына ты больше никогда не увидишь. Это я тебе обещаю. Все, мы пошли, приятного дня, малыш!

Глава 3

Свет раннего утра пробивался через шторы, скользил по мебели, по белым розам в стеклянной вазе, оборачивался радужными бликами. Хотелось просто смотреть на него — и ничего не делать. Собственно, именно этим Ника и занималась, пока не почувствовала движение рядом с собой.

— Проснулась? — удивился Артур, приобнимая ее. — Ранняя ты у меня!

— Уже не очень рано.

— О чем думаешь?

— О своем психотерапевте.

— Неожиданно! — рассмеялся Артур. — Мне уже ревновать по поводу того, что ты в постели со мной другого мужика представляешь?

— Не стоит — хотя бы из уважения к его сединам. Я просто думаю о том, что он сказал мне… Что сойтись с мужчиной мне будет тяжело, что возможно проявление посттравматического расстройства и все такое. Но когда мы с тобой оказались здесь, я ни о чем и не вспомнила…

— О чем ты должна была вспоминать?

— Что моя жизнь была сломана.

Она ничего не делала, не допускала ошибок и не совершала преступлений. Ей просто не повезло. Легче думать, что для трагедии нужна хоть какая-то вина жертвы, тогда можно убеждать себя: я так не поступаю, мне ничего не будет! А вот будет… или может быть. Потому что это русская рулетка, и до сих пор непонятно, кого выбирает пуля.

Нике не было и двадцати пяти, когда очередной плановый осмотр у врача прошел очень нехорошо. Оказалось, что рак — это не только то, что бывает с другими, со всеми этими людьми, на лечение которых собирают деньги по телевизору. Он здесь, он рядом, он внутри. Враг, от которого не убежишь, которого так просто не оттолкнешь.

— Я помню, когда диагноз подтвердился, я первое время чуть ли не выла в больничных коридорах: «Достаньте это из меня!». Потом как-то свыклась… Сжала зубы и решила, что пойду до конца, каким бы он ни был.

Замгарин все-таки делает свое дело… Раньше эти воспоминания рвали ей грудь изнутри, неизменно оборачивались потоками слез, дрожащими руками и даже паническими атаками. А теперь — ничего, и о тех днях, полных ужаса, она могла вспоминать точно так же, как о школьных линейках или покупке своей первой машины.

Да и Артур слушал ее невозмутимо. Не равнодушно, он кое-как состряпал подобающее случаю выражение лица. Но в его глазах Ника видела скорее любопытство, чем сострадание.

— Ты вылечилась, — сказал он.

— Да, кто-то же лечится! Но было, честно тебе скажу, нелегко.

Годы лечения слились в единое бесцветное полотно. В ту пору Нике казалось, что она провалилась под лед и тонет в холодной воде. В такие моменты особенно хочется, чтобы кто-то расколол этот лед, протянул тебе руку, не заботясь о собственной коже, вытащил, спас…

Но ее никто не спас.

— Я заметила, что круг общения у меня стал значительно уже… Да от него мало что осталось! Тогда я жутко обижалась. Но теперь, трезво взглянув на вещи, я понимаю, что это не преступление. Здоровое бежит от больного. Это инстинкты, закон природы, это не лично моя проблема и не недостаток людей, которых я считала близкими. Так нужно, мало кто способен пойти против своей сути.

— Некоторые способны.

— Рядом со мной таких не оказалось. Это же аномалия, она и должна быть редкой!

— Может, и так, — согласился Артур. — Ну а муж? Ты была замужем?

— Я собиралась.

— И как?

— Пересобиралась.

К свадьбе она готовилась еще до диагноза. А потом все стало сложным — и та любовь, которой полагалось длиться до гроба, тоже. Нет, сначала ее жених пытался поступить правильно, иначе его бы заклевали все вокруг, но Ника чувствовала, как ему тяжело и неловко.

Она его просто отпустила. Не было никаких скандалов или выяснения отношений. Он стал реже приходить, потом — реже звонить. Они не объявляли о том, что перестали быть парой, это и так стало понятно. Единственной, кто тогда громко проклинал его, была Дашка, у Ники уже не было на это сил. Где-то на втором году ее лечения бывший жених все-таки стал мужем, но другой женщины. На этом их общение завершилось.

А Ника выкарабкалась. Мучительно, со шрамами на душе и теле, однако в живых-то она осталась! И думала, что уж теперь-то начнется та белая полоса,