Он сначала засмущался. А потом выпрямился да как захохочет! Не тихонько засмеялся, а почти громко. Даже показал белые зубы.

И все увидели, что Колька-то — красивый. Совсем не такой, как показалось сначала.

И всем стало очень хорошо. И все тоже стали смеяться.

Поплескались, побрызгались, стали сохнуть на берегу. Вдруг Тоська-поляк вспомнил:

— Хлопцы! Пора домой! А то попадет Кольке!

Теперь и Колька вспомнил про свой дом. У него сразу потухли глаза, весь он как-то сгорбился, опять стал некрасивым да как побежит! И все за ним.

Ведь уже темнеет! Если пришли у Кольки, так выдерут его, последнюю шкуру спустят!

Бегут, сломя голову. Вот и улица! Вот и дом! Ну, слава богу, темно в окнах: не вернулись еще.

Тоська отпер дверь, впустил Кольку, опять за ним запер. И все — по домам.

А Мишка не пошел домой: все равно мамы еще нет. Посидел на крылечке рядом с Мелисом, который вышел покурить. Постоял у ворот. Опять пришел к Мелису, сказал ему «Гуте нахт». Это значит «Спокойной ночи». Опять пошел к воротам.

И вдруг перед ним, как из-под земли, Сережка!

— Мишка! — говорит он, — где ты, оголец, пропадаешь?

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Сережка ищет работу

⠀⠀ ⠀⠀

Мишка остановился, крутит подол своей рубашки, смотрит на Сережку и не знает, что сказать.

Ведь он кругом виноват: проспал, не предупредил товарища.

Хорошо еще, что не взяли отца у Сережки. Но ведь могли и взять!

А Сережка терпеливо стоит перед Мишкой… И он сегодня какой-то странный: рубашка чистая, аккуратно подпоясанная, на голове — картуз, на ногах — начищенные сапоги. Правда, они старые, из них пальцы торчат, но все равно начищенные… В церковь он собрался, что ли?

А в руках у него какой-то узелок, что-то завязано в чистый глаженый белый платок.

Мишка молчит, никак не может заговорить. А Сережка заговорил:

— Миш! У тебя мать дома?

— А что?

— Я к ней пришел.

— А чего тебе?

— Да надо.

— Нету. Она ночью придет.

— Эх, зря одевался! — вздохнул Сережка.

— А чего тебе?..

Сережка никогда бы не стал рассказывать всякому сопляку всю правду. Но тут пришлось рассказать, чтобы Мишка все понял и передал своей маме.

Оказывается, Сережка ищет работу. Хотя он еще мальчик, но ему уже очень надо работать.

Когда у него арестовали отца, им стало очень плохо. Правда, Сережкина мама ходит стирать. Но прачек теперь развелось столько, что много никак не заработаешь. Да и деньги подешевели.

Мишка верит этому. Это — правда! Гэля у Сигизмунда тоже ходит стирать. Так она иногда целый день ходит и все зря. Нет стирки. И другой работы тоже нет.

А Гэля гордая! Ей стыдно идти домой, когда она ничего не заработает. Тогда она идет тихонько-тихонько и плачет на ходу.

Вернее, она не плачет, а молчит и губы прикусывает, а слезы все равно текут и текут по щекам. Только вытрет, а они опять текут. Даже трудно смотреть на нее.

Конечно, Сигизмунду тяжело: четыре рта, а кормилец он один. И хозяйки настоящей нет — Яночка за хозяйку. Вот Гэля и плачет.

И у Сережки, оказывается, тоже нечем жить. У них осталась от отца тройка (это такой костюм), так они эту тройку продали и деньги проели. И мамкино праздничное платье проели… «Проесть-то легко, а заводить-то как?»

Значит хватит слоняться без толку, надо работать, помогать матери.

— Вот я почему пришел, — говорит Сережка. — Может твоя мама устроит меня продавать телеграммы?.. А это — гостинец: свежие яички. И еще мамка может постирать вам. Даром постирает.

И сует Мишке узелок с яичками.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Как продают телеграммы

⠀⠀ ⠀⠀

Сережка придумал правильно!

Когда Мишка жил в подвале, он продавал телеграммы и хорошо знает, как это делается.

Городская газета выходит утром. А днем в редакцию приходят новые телеграммы. В этих телеграммах самые последние новости о войне: где мы побеждаем, да кто герой, да сколько взято пленных.

Эти телеграммы перепечатывают в типографии на маленьких листочках. А мальчишки со всего города прибегают в типографию и покупают эти листочки. Им цена: четыре копейки за штуку. За пятьдесят штук надо отдать два рубля, а за сто штук — четыре рубля.

Потом мальчишки бегают по улицам и продают каждый листочек по пятаку — зарабатывают на каждой телеграмме по копейке.

Кто продаст сто телеграмм — заработает рубль. А кто не продаст, что взял, тому беда: потеряет свои деньги.

И надо занимать очередь в типографии пораньше, чтобы первому купить и первому же начать продавать. А если купишь последним, так потом бегаешь-бегаешь, кричишь-кричишь, а никто уже не покупает — все уже купили у других.

Мишке-то было хорошо, потому что в типографии жалели его маму. Как только телеграммы напечатают, так старик Федосеич отсчитает Мишке первому. Только потихоньку, чтобы другие мальчишки не видели.

А если бы он все не продал, у него взяли бы назад — «в возврат» и деньги вернули бы. А у других в возврат не брали.

Мишке в первый раз очень посчастливилось: была победа. Только он выбежал из типографии, только заорал: «Экстренный выпуск! Последние телеграммы с фронта! Взятие Перемышля!» — так все сразу бросились к нему. Рвут телеграммы из рук, платят и серебром, и медью, и новыми толстыми почтовыми марками, на которых сзади написано: «Имеют хождение наравне с медной и серебряной монетой». (Раньше таких марок-денег не было. Они только что появились).

Рвут из рук, платят и сдачи не берут: «Сдачи не надо!», «Не трудись, мальчик!», «Остатки — тебе!»

В тот день Мишка столько заработал, что мама удивилась.

Но такой хороший заработок бывает редко, потому что и победы бывают редко, а все больше «перестрелка патрулей» или «на фронте без перемен». А когда «без перемен», тогда телеграммы покупают плохо да еще и сердятся, словно это Мишка плохо воюет.

Но Сережка все-таки постарше. Он сумеет продавать. И Мишка его поучит. И сам снова попробует. А то он еще не продавал, как переехал.

И Мишка охотно пообещал, что все расскажет маме, попросит за Сережку, взял узелок — и домой.

А про самое важное он вдруг забыл: не рассказал Сережке, что старый черт хочет взять Сережкиного отца на веревочку.

Он не нарочно забыл, а просто так. Вылетело из головы.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀