Октябрьская революция изменила соотношение сил в художественной жизни и направила развитие искусства по новому пути. Здесь нет возможности дать сколько-нибудь полную характеристику тех изменений, которые вошли вместе с революцией в русскую художественную жизнь. Но некоторые особенности последней, прямо отразившиеся на судьбе Лебедева, должны быть хотя бы названы.

Центральной проблемой молодой советской художественной культуры стала народность искусства, призванного отныне служить не «скучающим и страдающим от ожирения „верхним десяти тысячам“, а миллионам и десяткам миллионов трудящихся, которые составляют цвет страны, ее силу, ее будущность»[20].

Лебедев принадлежал к числу тех художников, которые сразу и безоговорочно приняли социалистическую революцию. Ему вместе с другими мастерами его поколения выпала на долю задача, казавшаяся тогда первоочередной и неотложной, — задача создания нового изобразительного языка, отвечающего новым общественным запросам, вызванным коренной перестройкой всех основ русской жизни. Революционное искусство стремилось найти творческие средства, способные выразить идеи, чувства и переживания человека революционной эпохи.

Анализ или даже хотя бы сколько-нибудь полное изложение этого сложного процесса не представляется осуществимым в пределах данной монографии. Для нашей цели достаточно отметить, что творчество ряда художников, в том числе и Лебедева, ушло тогда в сферу эксперимента. Однако напряженные поиски новой изобразительной формы отнюдь не уводили Лебедева от живых актуальных проблем современности. Об этом еще пойдет речь ниже, в связи с его работой в сфере политического плаката. Как бы ни оценивали мы теперь результаты экспериментальных исканий, столь характерных для русского искусства послереволюционных лет, — нельзя отказать «левым» художникам того времени в беспредельной искренности и страстной преданности революции и искусству. А. В. Луначарский писал в одной из статей 1918 года: «Не беда, если рабочее-крестьянская власть оказала значительную поддержку художникам-новаторам: их действительно жестоко отвергали старшие. Не говорю уже о том, что футуристы первые пришли на помощь революции, оказались среди всех интеллигентов наиболее ей родственными и к ней отзывчивыми, они и на деле проявили себя во многом хорошими организаторами»[21]. Однако необходимо отметить, что в дальнейшем А. В. Луначарский в значительной мере изменил отношение к левым художникам и разочаровался в их революционности. Но в первые послереволюционные годы они активнее всех других представителей интеллигенции сотрудничали с революционной властью. Именно революция окончательно сблизила и объединила Лебедева с представителями левых художественных группировок.

В первые послереволюционные годы термином «футуризм» было принято обозначать все левые течения русского искусства, хотя футуристические принципы, выросшие на почве западноевропейского индустриализма и урбанизма, вовсе не играли определяющей роли в художественной идеологии ведущих русских мастеров. Живописные искания левых русских художников развивались большею частью в русле идей кубизма и традиций народного творчества. Критика различала три главные, вполне самостоятельные и даже едва ли не враждебные друг другу линии развития левой живописи: экспрессионистско-аналитическую линию Филонова, супрематическую линию Малевича, занятого проблемами беспредметного искусства, и конструктивистскую линию Татлина, который положил в основу своей работы исследование конструктивных и фактурных качеств самих живописных материалов.

К кругу футуристов критика относила и Лебедева, вступившего после революции в «Союз молодежи». В 1918 году, впервые после восьмилетнего перерыва, Лебедев показал свои произведения на «Выставке современной живописи и рисунка». Его выступление было замечено критикой, которая отныне стала считаться с ним как с одной из основных фигур нового искусства.

«Среди <…> участников выставки надо отметить, во-первых, Вл. Лебедева, уже хорошо известного как рисовальщик и иллюстратор, — говорится в рецензии Н. Э. Радлова. — В лице этого художника наше искусство обретает несомненно крупное и серьезное дарование. Его наброски, вдохновленные техникой роденовских и, быть может, отчасти григорьевских кроки, свидетельствуют об исключительно остром понимании формы. Лебедев не живописец, и в своих натюрмортах и пейзажах он ставит себе целью только передачу материала, достигая в этой области большой выразительности».

Критик отмечает далее, что по своим задачам Лебедев «соприкасается с группой других художников», которые «…имеют право на определенное место среди современных художественных течений как обособленная и довольно сплоченная группа».

Называя в этой группе Н. И. Альтмана, В. И. Козлинского, Д. П. Штеренберга и А. Е. Карева, критик, таким образом, вполне определенно связывает Лебедева с левыми творческими направлениями[22]. В том же 1918 году Лебедев становится профессором Петроградских государственных свободных художественно-учебных мастерских.

Позднее, в 1921–1922 годах, он примыкал к «Объединению новых течений в искусстве», постоянно общаясь с Татлиным, Малевичем, Матюшиным, Лапшиным и критиком Луниным в Государственном институте художественной культуры, который стал в то время организационным центром левого фронта искусства.

К несколько более раннему времени относится начало работы Лебедева над политическими плакатами — работы на первых порах, быть может, эпизодической и даже несколько случайной, но впоследствии глубоко захватившей художника и ставшей одной из важнейших сфер его творчества. Почти одновременно с ранними плакатами возникли первые опыты Лебедева в книжной графике.

Однако же, прежде чем говорить об этих работах, необходимо обратиться к станковым произведениям художника, в которых его экспериментаторские тенденции выступают в наиболее чистом виде.

Каждое поколение художников избирает обычно какой-либо один специфический живописный жанр, в котором преимущественно осуществляются творческие эксперименты. Русские романтики экспериментировали главным образом в портретной живописи и графике, реалисты второй половины XIX века — в живописи бытовых сцен, импрессионисты — в пейзажных этюдах. Для живописцев первой четверти XX столетия, связанных с кубизмом, излюбленной сферой эксперимента стал натюрморт.

17. Натюрморт с пилой. 1920

Именно с натюрмортов начинал и Лебедев. Отнюдь не деформируя натуру, напротив, воссоздавая ее с подчеркнутой, иногда иллюзионистической точностью, он писал на больших холстах либо рабочие инструменты («Пила и доска», 1920), либо простые обиходные вещи («Кофейник, ложка и кружка», 1920), без намерения эстетизировать предмет или выявлять его декоративные качества. Целью эксперимента было исследование живописного бытия предмета в плоскостном живописном пространстве холста. Изолируя предмет, освобождая его от конкретных бытовых связей и декоративных функций, художник стремился передать свежесть и непосредственность ощущения вещи и восприятия материала, из которого она сделана, передать ее фактуру, плотность, вес. Пользуясь термином той эпохи, можно было бы сказать, что Лебедев искал «остранения» предмета. Это — путь, по которому шел и Татлин.

18. Натюрморт с палитрой. 1919

На том же пути, проложенном Татлиным, возникла и следующая фаза лебедевских экспериментов — контррельефы (например, «Подбор материалов: железо, дерево, картон», 1921), в которых исследованы живописные отношения материалов. В дальнейшем еще предстоит обратиться к вопросу о том, какое значение имели эти эксперименты для творчества Лебедева. Разумеется, они были в первую очередь формальными, даже в известном смысле программно-формальными, наподобие тех учебных задач по гармонии и контрапункту, которые ради упражнения задают себе композиторы. Преобладание чисто формальных проблем в левой живописи начала 1920-х годов постоянно и вполне справедливо отмечалось