ловит в машине FM-станцию и делает погромче. Так проходит час полицеского юмора и разговоров о работе; Макларни вкладывается парочкой баек из убойного.

Вскоре пара десятков серебристых пустых банок качается на воде или валяется у металлического бока склада.

– Тост, – говорит Бимиллер.

– За Западный.

– Нет. За Джина.

– За Джина.

Они выпивают, и Моултер делает радио еще громче. Через несколько минут они замечают у ворот склада одинокий силуэт – возможно, сторожа.

Бимиллер видит его первым.

– Сержант, глянь.

Макларни поправляет очки на переносице. Сторож просто стоит и смотрит на них.

– Не парьтесь, – говорит Макларни. – Я все улажу.

Он берет непочатую банку – что-то вроде мирного подношения – и идет к воротам. Охранник, оперевшись на металлический поручень лестничной площадки, смотрит с нескрываемым презрением. Макларни улыбается с извиняющимся видом.

– Как жизнь? – спрашивает он.

Тот сплевывает.

– Вам, уродам, заняться нечем, кроме как тут шуметь? Вы себя кем возомнили?

Макларни смотрит на свои ботинки, потом – в лицо сторожу. Его голос – чуть громче шепота.

– Что-то мне подсказывает, – говорит он, – тебе не хочется спускаться и повторять мне это в лицо.

Сторож не двигается с места.

– Я так и думал.

– На хер иди, – отвечает сторож, уходя в ворота. – Я вызываю копов.

Макларни прогулочным шагом возвращается на пирс, где на него вопросительно смотрят остальные гуляки.

– Что сказал? – спрашивает Моултер.

Макларни пожимает плечами.

– Мы пришли к пониманию. Он вызывает полицию, а мы валим отсюда.

– Куда?

– Куда-нибудь недалеко.

– Калвертон?

– Калвертон.

Пиво быстро делят, и они рассаживаются по трем машинам. При звуке двигателей сторож выбегает обратно к воротам – записывать номера. Они мчатся по Клинтон-стрит с выключенными фарами – беглецы в собственном городе.

– Терри, может, нам лучше домой? – спрашивает молодой полицейский в машине Макларни. – Продолжим в таком духе – и нагрянет ОВД. Черт, нас еще такими темпами закроют.

Макларни отвечает презрительным взглядом.

– Никто никого не закроет, – говорит он, ведя свою «хонду сивик» по набережной Бостон-стрит. – Ты что, забыл, что ты в Балтиморе? В этом сраном городе никто никого не закрывает. Почему к нам должны относиться хуже, чем к другим преступникам?

Макларни смеется над собственной логикой, потом ускоряется к югу от Маленькой Италии и на запад – по пустому в раннее утро центру. На улицу уже вышли уборочные машины и доставщики газет, светофоры с зеленого и красного сменились на мигающий желтый. Напротив «Омни» на Файет одинокий бомж исследует содержимое мусорки.

– Четыре утра, Терри.

– Да, – смотрит на часы Макларни. – Так и есть.

– Ну и куда нас несет?

– Туда, где прячутся все преступники в розыске.

– В Западный?

– В Западный, – с ликованием подтверждает Макларни. – Там нас никогда не найдут.

Наступает пять утра, и в канаве на Калвертон-роуд лежит восемь-девять пустых полулитровых банок. Компания сократилась до четырех человек – остальные сбежали перед угрозой рассвета. Из собравшихся только Боб Бимиллер по-прежнему служит в этом районе. Макларни работает в отделе убийств в центре с того раза, как поймал пулю на Аруна-авеню; Моултера перевели в патруль Юго-Восточного. Но они снова вместе на Калвертон-роуд, потому что сейчас утро, сменившее ночь, когда городской суд присяжных поставил точку в деле Кэссиди. И даже после того, как их прогнали с пирса на Клинтон-стрит, они не могут пойти домой.

Макларни подкидывает в кучу еще одну пустую банку, она звенит среди своих сестер. Бимиллер берет с заднего сиденья новую и вручает Макларни, ерзающему на капоте машины.

– Итак, Винс, ну что, что думаешь-то? – спрашивает Макларни, отрывая язычок с банки. Через край по бокам бежит белая пена. Сержант матерится себе под нос и отряхивает руку.

Моултер неопределенно улыбается.

– О чем?

– О Джине.

О Джине. Столько бухла, столько болтовни, столько кочеваний по Балтимору, словно они какие-то цыгане на колесах, но Макларни все мало. Эта чертовщина так в нем и засела и требует с ней разобраться. Теперь Эпплтон-стрит – единственная полицейская байка, о которой стоит говорить, и она требует какой-то морали в конце.

Моултер пожимает плечами, глядя на бурьян и мусор в тупике Калвертон-роуд, на краю железнодорожной насыпи «Амтрак». Это место с давних пор излюбленный медвежий угол Второго сектора на Западе – запустелое местечко, где можно пить кофе и писать рапорты или раздавить упаковку из шести банок или, может, вздремнуть, если на утро надо выступить в суде.

Макларни поворачивается к Бимиллеру.

– А ты что думаешь?

– Что я думаю? – переспрашивает он.

– Да. Мы же победили ради него, да?

– Нет, – говорит Бимиллер. – Не победили.

Моултер согласно кивает.

– Ну я не в том смысле, – идет на попятный Макларни. – Я в том смысле, что мы добились вердикта. Джин должен быть доволен.

Бимиллер молчит; Моултер бросает пустую банку в заросли. С насыпи вдруг полыхает шумом и светом – по центральным путям идет городское метро. Поезд исчезает с долгим воплем гудка, очень напоминающим человеческий.

– Пиздец, да? – говорит через какое-то время Макларни.

– Да уж.

– В смысле, он же как бы военный герой, – продолжает Макларни. – Это война, а он – герой. Понимаете?

– Нет.

– Винс, ты-то понимаешь, о чем я говорю?

– А о чем ты говоришь?

– Я вам так скажу, – начинает Макларни, заходясь от гнева, – и я это уже говорил Джину. Я говорил, что он должен понять: его ранили не за Эпплтон-стрит. В жопу Эпплтон-стрит. В жопу. И Балтимор в жопу. Его ранили не за Балтимор.

– А за что его ранили?

– Расклад такой, – поясняет Макларни, – и я это уже говорил Джину. Я говорил, что в Америке идет война. Это, блять, война, понятно? И Джин – солдат, получивший боевое ранение. Он защищал страну и получил ранение. Как на любой другой ебаной войне.

Бимиллер закидывает пустую банку в кусты. Моултер потирает глаза.

– Я хочу сказать – забудьте про Балтимор, – Макларни уже совсем рассвирепел. – В этом городе пиздец и всегда будет пиздец, но это не норма. В жопу Балтимор. Джин служил в полиции Америки, и его ранили, и еще остались места, где его считают героем. Понимаете?

– Нет, – говорит Бимиллер. – Не особо.

Макларни постепенно сдувается, не в силах распалить в себе гнев без поддержки.

– Ну, Джин понимает, – говорит он тихо, уставившись куда-то над насыпью. – Вот что главное. Джин понимает – и я понимаю.

Когда рассвет окрашивает восточное небо красным, Макларни обходит машину. Ранняя рабочая смена открывает ворота муниципального гаража на Калвертон-роуд; через десять минут к тамошней заправке подъезжает грузовик ремонтников. Словно проснувшись от его шума, Бимиллер поднимает глаза и щурится в алкогольном угаре.

– Это